Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Поэтому, когда мы читаем хоть Гомера, хоть Грозного, каждый раз, когда вы видите слово «пес», переводите с языка одной культуры на язык другой культуры. Подставляйте слово «бомж». Ну такой нормальный, основательно воняющий бомж: вошел в вагон метро, вы сидите на другом конце – а запах и до вас. Вот пусть он вам представляется: вонючий, омерзительный и всё такое. И каждый раз, когда вы будете подставлять слово «бомж» на место слова «пес», вы будете понимать, что царь-батюшка выразился очень крепко. Пишется «пес смердящий» – читаем «бомж вонючий». И вам сразу будет всё ясно. Вы будете не очень соглашаться с учебником, который хвалит Ивана Грозного за активное использование бранных выражений. Давайте почитаем то, что я вам давеча убирала из цитат. «Что же ты, собака… пишешь и жалуешься? Чему подобен твой совет, смердящий хуже кала? Или, по-твоему, праведно поступили твои злобесные единомышленники, сбросившие монашескую одежду и воюющие против христиан?

» Заметьте, Грозный всячески делает вид, что простонародный язык у него родной, но выдает, выдает его литературный акцент. Как вам нравится слово «злобесный»? В оригинале: «Или мниши праведно быти, еже от единомыслен никовъ твоихъ злобесныхъ учинено». У него сразу же вылезает великолепный церковнославянский язык, несмотря на то что в соседней фразе он использует разговорные формы. Понравилось ему слово «злобесный», несколько раз употребляет. «

Мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись вой ной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали, ибо князь Семен Бельский и Иван Ляцкий, подобно тебе, бешеной собаке, сбежали в Литву, и куда только они не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных

». Это мы с вами уже разбирали, но теперь – без купюр.

Ну, пожалуй, хватит с Грозным разбираться. Теперь мы с вами по контрасту пойдем заниматься плутовскими повестями. Читать их, конечно, это отдых для студента, потому что в кои-то веки появляется увлекательный сюжет, и если «Повесть о Савве Грудцыне» еще тяжелая (весь ее сюжет я без шпаргалки не осилю), то «Фрол Скобеев» – это, знаете, такой хорошенький рассказик, так бодренько читается. Между тем возникает печальный вопрос. Что, все предыдущие века развития древнерусской литературы – они что, ради этой фигни были, да? Вот ради этих увлекательных рассказиков? Печально, очень печально. Это проблема неизбежного культурного регресса вследствие чрезмерно закрученных гаек. И я снова о феномене романов Дарьи Донцовой. Потому что, по сути, это то же самое. Потому что это для человека, который вертится в мясорубке, хуже, чем белка в колесе, – для него вот пишет Дарья Донцова. Это человек, едущий на работу пару часов каждый день; он, подходя к метро, покупает в киоске новый роман Дарьи Донцовой, доехав за два часа, он его прочитывает и, прочтя, отправляет в урну. И логично, что он на следующее утро будет спрашивать: «А где ее новый роман?» Эти произведения затыкают определенную психологическую дыру. Почему возникло такое явление, как иронический детектив? Потому что многие люди ездят на работу по два часа в один конец. Каждый день. И они это будут читать. Они ничего другого читать в это время не способны.