Давайте почитаем Аввакума всё оставшееся время. И его-то читать надо не в переводе, потому что грешно Аввакума переводить, потому что, я уже сказала, Аввакум смешивает церковнославянский с живым древнерусским, смешивает не моргнув глазом, и это здорово. Я сейчас приведу знаменитую цитату, а вы обратите внимание, что в этой цитате форма с содержанием расходятся больше, чем мировоззрение Аввакума с мировоззрением Никона, черт меня подери! Аввакум утверждает одно, а говорит совсем другое. «…аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет». Оцените. Безупречное причастие: «чтущие и слышащие», «хощет». Не «хочет» по-русски, а «хощет» – чистейший церковнославянизм. Это он-то не обвык виршами философскими речи красить?! Как сказано у Шекспира, «леди протестует слишком бурно»! Он в этой цитате ведет себя прямо противоположно тому, что утверждает. Он абсолютно свободно использует русский язык и церковнославянский, причем в дополнительной дистрибуции (простите, из меня иногда вырываются плохие слова, которых я набралась в юности). Сейчас сами увидите, что это такое. «Вы, Господа ради чтущие и слыщащие…» – когда он говорит о Боге, он логично переходит на высокий штиль. И дальше – «словес», а не «слов»! Как речь идет о Боге, так сразу же Аввакум дает церковнославянизмы. То есть для него два языка – русский и церковнославянский – четко соотносятся с мирским и вечным, божественным. Ни одного случайного церковнославянизма у него не будет! Но поскольку он священник, то границы профанного и сакрального у него иногда очень интересно смещаются.
То есть он как раз прекрасно умеет речи красить виршами философскими, так что мне аж понадобился бесовский термин «дополнительная дистрибуция». Но Аввакум – человек очень начитанный, он знает тенденцию автора прибедняться. Дескать, умею мало, пишу плохо… Стандартное извинение в начале текста той эпохи, скорее западноевропейского, чем русского. Между тем его словарный запас превышает среднестатистический словник русской повести я не знаю во сколько раз. Это самый богатый литературный язык после разве что «Слова о полку Игореве». М-да, простите его простую речь… Бумага, конечно, стерпит, но кто-то немножко врет.
Читаем дальше. Со скромностью у Аввакума было понятно как. То есть никак совсем. Он рассказывает о солнечном затмении. «…солнцу затмение было; в Петров пост, в пяток, в час шестый, тьма бысть; солнце померче»
. Смотрим язык. «Знамение было». Русский разговорный язык. По-церковнославянски будет «знамение бысть». Он использует «было», «в пяток» – никакой «пятницы»! – опять же разговорное слово. «В час шестый, тьма бысть, солнце померче». Аввакум прекрасно может написать «померкло». Но он переходит сразу на церковнославянский. «…и протопопа Аввакума, беднова (через «в» – не «бедного», как мы с вами пишем, у нас это наследие исторической орфографии; а он здесь о себе с использованием максимально разговорной формы) горемыку, в то время с прочими остригли в соборной церкви власти и на Угреше в темницу, проклинав, бросили». Опять он использует русское слово «бросили». То есть, когда он говорит о знамении, о том, что относится к воле Божией, у него сразу же пошел церковнославянский. Как только он переходит на себя, «беднова горемыку», то сразу же – на не просто русский язык, а на русский язык, полностью лишенный орфографических правил, то есть на запись фонетическую. Это что касается его стиля. Теперь смотрите, что у него с содержанием. Про что мы только что прочли? Его бросили в темницу. Это печальное событие, безусловно. Но это совпало с солнечным затмением. Тьма бысть, солнце померче. Так? То есть он возводит себя на такой пьедестал, что о печальном событии в биографии (действительно печальном: темницы там были страшенные) сообщает немного-немало – затмение. Да-да, а я еще очень скромный. Нет, вот уж в этом протопоп Аввакум точно был не замечен!