Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Не рассказать – что делалось со мною.Не описать волшебной красоты…С весенним солнцем, с розовой зарею,

С слезой небес, упавшей на цветы,С лучом луны, с вечернею звездоюВ моих мечтах слились её черты…И помню только светлое виденье —

Мой идеал, – отраду и мученье.

Перед нами одиннадцатая октава из небольшого цикла Мея «Октавы». Всего в цикле пятнадцать октав. Только вместо двенадцатой октавы – многоточие, обозначающее символическое пространство. Мей поступил здесь в манере Тютчева: самое сокровенное выразил через молчание. Из символического пространства в торжественном молчании вырастает образ пылкой любви Мея.

Знаменательно, что октавный цикл (он посвящен сестре жены поэта Е.Г. Полянской) находится совсем рядом с другим лирическим циклом, в котором обожаемая героиня – Софья Полянская, на ней поэт женится в 1850 г. И лирическое творчество Мея откликнулось на художественную закономерность поэзии 1850– 1870-х годов (Тютчев, Фет, А. Толстой) – стремление к стихийной циклизации. Из этой художественной стихии рождались «неавторские» циклы, каким станет «Полянский», а «Октавы» (1844.) превратятся в сопутствующий цикл. Главное связующее звено между ними – девятичастные «Октавы», обращенные теперь к Софье Полянской и построенные в форме воображаемого разговора с лирической героиней. Этим «Октавам» предшествуют такие стихотворения: «Когда ты, склонясь над роялью…» (1844), «Не знаю, отчего так грустно мне при ней?» (1844), «Беги её» (1844). Затем последуют «Канун 184… г.», «О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах…» (начало 1850-х годов), «Друг мой добрый! Пойдём мы с тобой на балкон…» (1860). И «Русалка» (1850–1856), одно из лучших стихотворений Мея, посвящённое жене, также входит в «Полянский» цикл.

Как во всех циклах подобного рода, в «Полянском» цикле есть прочная автобиографическая основа. Но она всё же подчинена общей устремлённости меевского творчества, жаждущего слияния с «чистейшей красой». Отсюда и существенная особенность его внутренней организации: лирическая героиня, подобно Галатее, появляется только для безудержно-страстного поклонения и восхищения. И только едва ощутимыми намёками возникает то, что напоминает «денисьевский» цикл Тютчева, – почти романная коллизия с выдвижением на передний план образа лирической героини. Вполне естественно то, что центральное место в лирическом цикле Мея займёт стихотворение «О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах…»:

О ты, чьё имя мрёт на трепетных устах,Чьи электрически-ореховые косыТрещат и искрятся, скользя из рук впотьмах,

Ты, душечка моя, ответь мне на вопросыНе на вопросы, нет, а только на вопрос:Скажи мне, отчего у сердца моегоЯ сердце услыхал, не слыша своего?

Любовь для Мея – это уход от современного мира в обитель ласкающих грёз и красоты. В своём, так и не усвоенном читателем-современником, художественном изяществе он был поистине одинок. Меевское стихотворение 1858 г. «Арашка» (притча о попугае) вполне можно воспринять как метафору одиночества романтического поэта, развитие которой завершается печальной фразой: «Всё мертвецы, а были люди встарь». Вот это трагическое ощущение заставляло Мея всё дальше и дальше уходить в прошлое, что стало ещё одной причиной его активного интереса к русскому фольклору, традиции которого осваивались им с опорой на художественный опыт А. А. Дельвига («Русские песни»), А.В. Кольцова и А.А. Григорьева, которому Мей в знак дружбы посвятил стихотворение «Огоньки». Этому же способствовало творческое общение с А.Н. Островским и славянофилами (с 1848 по 1853 г. Мей входил в «молодую редакцию» журнала «Москвитянин»), Пленённый народной поэзией, Мей на основе былинного стиха создает героические образы Евпатия Коловрата («Песня про боярина Евпатия Коловрата») и Александра Невского («Александр Невский»), а на основе песенного стиха – такие лирические песни, как «Ох вы, годы мои, годы торопливые…», «Что ты, зорька, что, рожденница желанная…», «Ты житье ль моё…», «Как вечор мне, молодёшеньке…»