Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Здесь же читатель встречается с Лежневым и Пандалевским. Первый – сгорбленный и запылённый, погружённый в бесконечные хозяйственные заботы, – напоминает «большой мучной мешок». Второй – воплощение лёгкости и беспочвенности: «молодой человек небольшого роста, в лёгоньком сюртучке нараспашку, лёгоньком галстучке и лёгонькой серой шляпе, с тросточкой в руке». Один спешит в поле, где сеют гречиху, другой – за фортепиано, разучивать новый этюд щеголеватого Тальберга.

Пандалевский – человек-призрак без социальных, национальных и семейных корней. Даже речь его – парадокс. Он «отчётливо» говорит по-русски, но с иностранным акцентом, причём невозможно определить, с каким именно. У него восточные черты лица, но польская фамилия. Он считает своей родиной Одессу, но воспитывался в Белоруссии. Столь же неопределённо и социальное положение героя: при Дарье Михайловне Ласунской он не то приёмыш, не то любовник, но скорее всего – нахлебник и приживал.

Черты «беспочвенности» в Пандалевском абсурдны, но по-своему символичны. Своим присутствием в романе он оттеняет призрачность существования некоторой части состоятельного дворянства. Тургенев искусно подмечает во всех героях, причастных к кружку Дарьи Михайловны, нечто «пандалевское». Хотя Россия народная – на периферии романа, все герои, все события в нём оцениваются с народных позиций.

Есть скрытая ирония в том, что ожидаемого в салоне Дарьи Михайловны барона Муффеля «подменяет» Дмитрий Рудин. Впечатление диссонанса рождает и внешний облик этого героя: «высокий рост», но «некоторая сутуловатость», «тонкий голос», не соответствующий его «широкой груди», – и почти символическая деталь – «жидкий блеск его глаз».

С первых страниц романа Рудин покоряет общество в «салоне» Ласунской блеском своего ума и красноречием. Это талантливый оратор, в своих импровизациях о смысле жизни, о высоком назначении человека он неотразим. Ловкий и остроумный спорщик, он наголову разбивает провинциального скептика Пигасова. Молодой учитель, разночинец Басистов и юная дочь Ласунской Наталья поражены и очарованы музыкой рудинского слова, его мыслями о «вечном значении временной жизни человека».

Но и в красноречии героя есть некоторый изъян. Он говорит увлекательно, но «не совсем ясно», не вполне «определительно и точно». Он плохо чувствует реакцию окружающих, увлекаясь «потоком собственных ощущений» и «не глядя ни на кого в особенности». Он не замечает, например, Басистова, и огорчённому юноше неспроста приходит в голову мысль: «Видно, он на словах только искал чистых и преданных душ».

Крайне узким оказывается и тематический круг его красноречия. Герой превосходно владеет отвлечённым философским языком: его глаза горят, а речи льются рекой. Но когда Дарья Михайловна просит его рассказать что-нибудь о студенческой жизни, талантливый оратор сникает, «в его описаниях недоставало красок. Он не умел смешить».

Не умел Рудин и смеяться: «Когда он смеялся, лицо его принимало странное, почти старческое выражение, глаза ёжились, нос морщился». Лишённый юмора, он не чувствует комичности той роли, которую заставляет его играть в своём салоне Дарья Михайловна, ради барской прихоти «стравливающая» Рудина с Пигасовым. Человеческая глуховатость героя проявляется и в его нечуткости к простой русской речи: «Ухо Рудина не оскорблялось странной пестротою речи в устах Дарьи Михайловны, да и вряд ли он имел на это ухо».

Постепенно из множества противоречивых штрихов и деталей возникает целостное представление о сложном характере героя, которого Тургенев подводит, наконец, к главному испытанию – любовью. Полные энтузиазма речи Рудина юная Наталья принимает за его дела. В её глазах Рудин – человек подвига, за которым она готова идти безоглядно на любые жертвы. Но Наталья ошибается: годы отвлечённого философствования иссушили в Рудине живые источники сердца и души. Ещё не отзвучали удаляющиеся шаги Натальи, объяснившейся в любви к Рудину, как герой предается размышлениям: «…я счастлив, – произнёс он вполголоса. – Да, я счастлив, – повторил он, как бы желая убедить самого себя». Перевес головы над сердцем очевиден в этой сцене.

Есть в романе глубокий контраст между утром жизни юной Натальи и безотрадным утром Дмитрия Рудина. Молодому, светлому чувству Натальи отвечает жизнеутверждающая природа: «По ясному небу плавно неслись, не закрывая солнца, низкие дымчатые тучи и по временам роняли на поля обильные потоки внезапного и мгновенного ливня». Этот пейзаж – развернутая метафора известных пушкинских стихов из «Евгения Онегина», поэтизирующих молодую, окрыляющую человека любовь:

Любви все возрасты покорны;Но юным, девственным сердцамЕе порывы благотворны,Как бури вешние полям…