Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

В споре с Базаровым Павел Петрович прав до известной степени: жизнь с её готовыми, исторически взращёнными формами не уступит произволу бесцеремонно обращающейся с нею личности или группы лиц. Но доверие к опыту прошлого не должно препятствовать проверке его жизнеспособности, его соответствия вечно обновляющейся жизни. Оно предполагает отечески бережное отношение к новым общественным явлениям. Павел Петрович, одержимый сословной спесью и гордыней, этих чувств лишён. В его благоговении перед старыми авторитетами заявляет о себе «отцовский» дворянский эгоизм.

Итак, Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой личности перед принципами, принятыми на веру. Базаров же приходит к утверждению личности, но ценой разрушения всех авторитетов и принципов. Обе эти позиции – крайние: в одной – закоснелость и эгоизм, в другой – нетерпимость и заносчивость. Спорщики впадают в «противоположные общие места». Истина от них ускользает: Кирсанову не хватает отеческой любви к ней, Базарову – сыновнего почтения. Участниками спора движет не стремление к истине, а взаимная нетерпимость. Поэтому оба, в сущности, не вполне справедливы, причём не только по отношению друг к другу, но и к самим себе.

Уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает от окружающих и даже от самого себя: «Тонкие губы Базарова чуть тронулись; но он ничего не отвечал и только приподнял фуражку».

Однако нет-нет, да и сорвётся герой Тургенева, заговорит с резкостью, с преувеличенной

резкостью, с подозрительным ожесточением. Это случается, например, когда речь заходит об искусстве. Тут Базарову изменяет хваленая уравновешенность: «Искусство наживать деньги или нет более геморроя!» Почему он так горячится? Не является ли его нетерпимость результатом скрытой власти искусства над его душой? Не ощущает ли Базаров силу настоящего искусства, самым нешуточным образом угрожающую его ограниченным взглядам на природу человека?

И другое. Первый завтрак в Марьине. Базаров «вернулся, сел за стол и начал пить поспешно

чай». Каковы причины поспешности? Неужели внутреннее замешательство и неловкость перед Павлом Петровичем? Уж не «робеет» ли сам Базаров, так трунивший над робостью Николая Петровича? Что скрывается за «совершенно развязною» манерою его поведения, за «отрывистыми и неохотными

» ответами?

Очень и очень не прост с виду самоуверенный и резкий тургеневский разночинец. Тревожное и уязвимое сердце бьётся в его груди. Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усомниться в полной искренности отрицания. Есть в поведении Базарова некая двойственность, предвосхищающая героев Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя. В тургеневском «нигилисте» скрыто многое из того, что он отрицает: и способность любить, и «романтизм», и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм».

Но ведь не вполне искренен перед самим собой и противник Базарова, Павел Петрович. Он далеко не такой самоуверенный аристократ, какого разыгрывает перед Базаровым. Подчеркнуто аристократические манеры Павла Петровича вызваны внутренней слабостью, тайным сознанием своей неполноценности, в чём Павел Петрович, конечно, боится признаться даже самому себе. Но мы-то знаем его тайну, его любовь не к загадочной княгине-аристократке, а к милой простушке – Фенечке. Ещё в самом начале романа Тургенев даёт понять, как одинок и несчастен этот человек в своём аристократическом кабинете с мебелью английской работы. Далеко за полночь сидит он в широком гамбсовом кресле, равнодушный ко всему, что его окружает: даже номер английской газеты держит он неразрезанным в руках. А потом, в комнате Фенечки, мы видим его среди простонародного быта: баночки варенья на окнах, чиж в клетке, растрёпанный том «Стрельцов» Масальского на комоде, тёмный образ Николая Чудотворца в углу. И здесь он тоже посторонний со своей странной любовью на склоне лет без всякой надежды на счастье и взаимность. Возвратившись из комнаты Фенечки в свой аристократический кабинет, «он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаянием глядя в потолок».

Предпосланные решительному поединку, эти страницы призваны подчеркнуть издержки в споре с обеих сторон. Сословная спесь Павла Петровича провоцирует резкость базаровских суждений, пробуждает в разночинце болезненно самолюбивые чувства. Вспыхивающая между соперниками взаимная неприязнь неизмеримо обостряет разрушительные стороны кирсановского консерватизма и базаровского нигилизма.