Русская зима

– Я уже подумала, я все это время думала. Я с ним не буду больше. Мне двадцать четыре, я за него девчонкой выходила. А теперь я другая, и я не хочу…

– Я понимаю. Вам надо подумать и утром… Утром, на свежую голову.

Сергеев выдавливал ее дальше от квартиры, чувствуя под платьем крепкое и одновременно мягкое тело. Возбуждение мешалось с брезгливостью, кипело, булькало.

– Я ему напишу, что всё. Эсэмэску отправлю. Я с вами хочу, вы хороший.

– Я нехороший, Ольга, нехороший. Если бы я был хорошим, я бы не был здесь, один.

– Вас замучили, я вижу. Вы хороший.

– Нет, вы неправы. Вы просто придумали себе.

– Я напишу эсэмэску… Пусть он и Раду забирает. Не могу я уже. Я свихнулась почти. Не могу…

– Завтра решите. Ладно? Завтра. – У Сергеева постукивали зубы. Он хотел думать, что от вечернего холода. – Ладно? Обещаете?

– А вы меня примете? Я на самом деле хорошая. Я всё умею. Я тихая…

– Завтра решим, Оля. Мне тоже надо подумать… Завтра.

– Завтра.

Она стала спускаться по лестнице, Сергеев стоял на террасе, следил за ее шагами, смотрел на голубоватый закат.

Вот стук в дверь. Голоса. Олянин и Дины… Сергеев попятился в квартиру, осторожно прикрыл дверь, прокрутил ручку замка. Щелк, щелк. Выключил свет в прихожей. Выключил свет на кухне. Включил лампочку под вытяжкой. Плотнее задернул шторы на окне. Сел на стул.

И что это было? Нет – главное – что дальше? Что завтра?

Она пишет мужу, и он мчится сюда. Наверняка он где-то недалеко. Здесь всё относительно недалеко. Относительно остальной России. Не в трех тысячах километров, как другие вахтовики… И вот он здесь. И идет разбираться.

Нет, Сергеев не боялся. В крайнем случае саданет вот этой бутылкой по кумполу. Ведь он будет здесь, в каком-никаком, но своем жилище. Его лезут бить, а может, убить, и он дает отпор…. Да, не боялся, но было тошно. Ведь хотел тихой, незаметной жизни. Тихонечко пребывать, наблюдая за другими, читать, писать, думать, отдыхать, выдавливать шлак прошлого. Очищаться. И тут же, не давая никакого повода, встрял… Вот именно – не давая никакого повода. Здоровался, проходил мимо. Ну посидел за общим столом, ну присел из вежливости, перебросился десятком фраз с этой смазливой из-за молодости, но дебильноватой девкой… Дивчиной…

Спокойствие, на которое он так надеялся, которое так тщательно оберегал – рассыпалось. И с нескольких сторон. И почти разом… Может, это знак? Не там он, не на месте, не то всё это…

Вскочил, прибрался на столе. Остатки вина вылил в раковину, тарелку с виноградом и этими ягодами, название которых забыл, убрал в холодильник.

Наверное, на звук открывавшейся-закрывавшейся дверцы пришел котенок. Оглядел кухню, перевел взгляд на Сергеева. В глазах было: «Правильно, что выставил. Правильно сделал».

– Проголодался? – с благодарностью за эти беззвучные слова, спросил Сергеев. – Сейчас дам «Вискаса» с говядиной. – Разорвал пакет, вывалил в миску половину, а потом и остальное. – Ешь, Штормик, ешь…

Постоял посреди кухни. Голова слегка кружилась, во рту было противно-сладко.

– Надо спать. Завтра… утром…

И когда, почистив зубы, умывшись, лег в кровать, услышал на террасе бубнёж. Прислушался, даже сел, потянувшись к окну. Почему-то представилось, что это Виктор-Витя с Ярославом примчались и совещаются, как лучше вломиться…

Узнал тембр Рефата, потом – соседки Алины. Ее голос возникал редко, коротко, но звучал без раздражения, как-то ласково. Потом стукнула дверь. Тишина. Умка молчит. Это хорошо. Уснуть…

И только сон, как теплые струи, стал смывать всю эту накипь последних дней, сегодняшней сцены, за стеной заскреблись, завозились. К этому Сергеев привык – догадывался, что там спальня Алины. Но сегодня к возне добавились стоны. Один, другой как бы случайные, а потом динамично, ритмично, всё громче и громче.

Пытаясь во сне сохранить такое хорошее состояние, Сергеев накрыл голову одеялом, прижал к уху ладонь. Не помогало – «а, а, о-о, ой-й» продолжали долбить, расшевеливать мозг… Сергеев сбросил одеяло и сел.

– Как назло ведь, – заныл, – как назло. – И усмехнулся: – Добился своего Рефатик. Поздравляю…

Прошел в душевую, по пути прихватив сигареты, закурил. Дым влетал в грудь, как в пустой заплесневелый погреб, щекотал гнилые стены, вызывал тошноту. Так бывало уже, когда курил в тот момент, когда алкоголь превращался в перегар… Пришлось сбить уголек в унитаз, окурок сунуть в пачку. Потом выбросит.

В спальню не вернулся, сел на кухне.

Окно хоть и завешено, но тьмы не было – вдоль дороги горели фонари, и в начале улицы тоже. Изредка слышалось гудение проезжающих машин, и от фар по стенам пробегали бледные полосы… Гудение смолкало, возвращалась тишина: стоны сюда не долетали. А может, и кончились уже… Может, она там сама с собой это делала, а не с хозяином.

Да какая разница… Не это сейчас важно. А важно то, что как было – уже не будет.

Допустим, Оляна…

– Оляна, – попробовал на слух это слово и сплюнул. – Дура тупорылая…