Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

Василий кивнул то ли насмешливо, то ли недовольно – из-за бровей и бороды невозможно было понять выражение его лица, оно было всегда хитро-хмурым. Беппо почему-то рассмеялся и радостно потер руки, а Мися сердито погрозила ему кулаком, помня слова Сержа о том, что Беппо всегда обирает Василия в карты.

* * *

Она не была уверена, что Мясин придет, в эти дни шли последние репетиции перед гастролями. Но все же надеялась, что написанная ею фраза «Приходи завтра с утра, у меня есть для тебя подарок» подействует. Не то чтобы Мися считала Мясина корыстным, но всем хорошо известно, что ее подарки всегда щедрые.

Мясин пришел. Рядом с Сержем Лёля всегда казался и значительнее, и крупнее, а сейчас перед ней по-балетному прямо сидел худой двадцатитрехлетний юноша с печальными черными глазами, стали заметны оттопыренные уши. В гостиной был накрыт завтрак.

– Хотела с тобой поговорить вот о чем… собственно, я беспокоюсь за Сержа. Понимаешь, ага?

Лицо Мясина осталось непроницаемым. Он пригубил кофе и стал смотреть в окно, вывернув длинную шею, солнце просвечивало сквозь ухо, ставшее розовым. Мися сделала знак прислуге, чтобы та оставила их.

– Понимаешь, Лёля, когда у тебя в жизни есть что-то, даже если это что-то необыкновенное, чудесное, но пришло к тебе давно, ты это счастье в какой-то момент перестаешь замечать. – Мися вздохнула, подумав о своем небрежном отношении к любви мужа. – Но если ты вдруг это теряешь, то очень быстро оказывается, что потеря стала жуткой катастрофой, разрушившей все до трухи.

– Пугаете меня, мадам? – Мясин посмотрел ей в лицо.

«Да, но он и сильный тоже! Странной формы глаза, как две круглые капли неправильной формы, ресницы такие густые, вот-вот зашелестят. Его очень портят уши, они глупые».

Леонид усмехнулся тонкими губами:

– Вы пугаете, что я могу остаться без поддержки и благосклонности Сержа. А я, мадам Серт, боюсь совсем другого. – Он встал и пружинистым шагом подошел к балкону, встал спиной к свету. – Боюсь каждой недели и каждого дня, когда я рядом с Сержем! Теряя надежду, что когда-нибудь снова смогу вернуть себе право собственной судьбы.

– Лёля, я пытаюсь объяснить, что Серж страдает, это несправедливо, пойми… ты должен быть благодарен! – Мися пыталась вспомнить приготовленные для этой беседы аргументы, но вместо этого как загипнотизированная смотрела в глаза Мясина, они, казалось, занимали все лицо. Она увидела в них слезы.

– Я не невольник! – сказал он негромко, вернувшись в кресло напротив Миси. – Разве я дрессированная обезьяна? У танцовщика труппы Дягилева разве не должно быть сердца и воли? – Его голос сорвался, хоть он говорил тихо. – Как считаете?

– Нет-нет, конечно, Лёля, я хотела сказать, что чувства есть и у Сержа, я только про это. Он привязан к тебе, очень… его надо беречь.

– Почему привязанности Сергея Павловича убивают других людей? Если не хотите вспоминать про сумасшедшего Вацу Нижинского, который превратился в животное, то вспомните хотя бы Феликса Фернандеса… вот тогда я испугался, что приду к такому же финалу.

Те, кто видел танец Фернандеса, не мог забыть его хрупкую фигуру; он танцевал на площади, в ресторане, в холле отеля, при свете луны и вовсе в темноте, под аккомпанемент собственных каблуков и щелканье пальцев. Цыганский юноша Феликс Фернандес три месяца занимался с Леонидом, обучая его; готовилась премьера балета «Треуголка» на испанские темы. Леонид делал большие успехи, что было неудивительно – Феликс Фернандес умел выразить саму душу, суть андалузских танцев, больше похожих на древние ритуалы, и он смог увлечь Мясина.

Перед премьерой в Лондоне Дягилев почему-то решил, что на афише «Треуголки» будут имена лишь главных исполнителей, Мясина и Карсавиной. Действительно ли это роковым образом повлияло на Фернандеса? Или, возможно, его болезнь развивалась подспудно и разразилась бы страшным кризисом независимо от этого? Может, сыграло роль то, что он оказался в Лондоне, вне родины? Никто никогда не узнает. Перед премьерой «Треуголки» в Лондоне Феликс Фернандес пробежал до Трафальгарской площади, впрыгнул в собор Святого Мартина в Полях, разбив окно, и стал танцевать фаруку перед алтарем в безлюдном храме. Приехала полиция, невменяемого Фернандеса определили в сумасшедший дом, врачи признали танцора неизлечимым.

– Тогда я понял, что мне надо спасаться, – тихо повторил Мясин. – Иначе сгорю точно так же.

– Ужас, – вздохнула Мися. – Наверное, это и есть жертвы Апполона. Ведь он совсем не доброе божество на самом деле. Апполон – это солнце, которое освещает, но может убить, если приблизишься. Помнишь у Тициана «Истязание Марсия»? Бр-р, ненавижу эту картину.

Мясин кивнул, его лицо, красивое, как у девушки, исказила гримаса.

– Если бы вы знали, мадам, каким был Феликс… глядя на его танец, ты не видел человека, никаких рук или ног, а только столб света! Сверхъестественный дар.

– Это счастье, что он учил тебя и успел много дать, пока не заболел.

– Он принес мне много боли. – Мясин снова встал у балкона, отвернувшись. – Я женюсь на Верочке Савиной, мадам, – проговорил он быстро.