Русский ад. Книга первая

Кто же примет это чудовище, русский XX век, на себя? Булгаков не сумел, сломали, да и Михаил Афанасьевич не видел, слава Богу, самое страшное – ГУЛАГ. А в «Мастере», кстати, много детского, не говоря уже о главном: такая трактовка унижает Христа.

Кого на этот раз призовет Небожитель? Кому Он преподнесет великую обязанность литератора – исправлять страну? На кого Он сейчас, в XX веке, в стране лагерей и могил, возложит этот крест?

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

На самом деле Александр Исаевич был очень крепок. Он как-то задержался в одном возрасте. Ему трудно, невозможно дать его семьдесят, хотя он, надо признаться, всегда, даже молодым, выглядел старше своих лет: он и бороду-то отрастил только лишь затем, чтобы не тратить время на лишнее бритье.

Лицо человека, затерявшегося в веках.

Он обернулся. На заднем сиденье машины в изрядно потрепанной папке лежала небольшая тетрадка: завтра поутру интервью с кинорежиссером Говорухиным, первое интервью Солженицына со дня победы в России демократии.

Александр Исаевич выделил для съемок утро, самое хорошее время: многое, многое надо ему сказать.

Самое главное: все способности власти необходимо направлять на расцвет своего народа. А в России испокон веков… перевес внешних усилий над внутренними.

XVIII век: Пруссия у Австрии хочет оттяпать Саксонию.

Спрашивается; ну какое наше дело? Где Саксония и где Россия? Нет же, царь-батюшка не может оставить в беде братьев-австрийцев и вступает в Семилетнюю войну с Пруссией.

Разве они нам братья? Что за чушь! Семь лет кряду Россия посылает туда своих ратников, льет кровушку без всякой надобности, выигрывает эту войну… – а зачем?

Другая история: английский король пожелал иметь в Европе личное княжество – Ганновер. Ему приспичило, извольте видеть, заграбастать для своих утех роскошные дворцы Ганновера; короли, они всегда чуть-чуть как дети!

И начинается война с Англией. Мы, Россия, шлем туда тридцатитысячный корпус, который пешком топает через всю Европу… – а зачем?

Церковный раскол. Если бы не Никон и его безобразия, глядишь – и семнадцатый бы год отступил, и Россия была бы крепче духом. Но Россия снова (и опять без всякой надобности) выкачивает из себя свою силу. Ну а XX век – просто катастрофа: Порт-Артур (где Россия и где Порт-Артур?), жуткий, бессмысленный поход Тухачевского в Польшу, война с Финляндией, война в Корее, Карибский кризис, Берлинский кризис, Афганистан…

За восемнадцать лет своей жизни в Вермонте Александр Исаевич столько раз ездил по этой дороге, что знал ее наизусть.

Однажды, в редкие минуты отдыха, когда Александр Исаевич по уши вдруг погрузился в игру с детьми, сочиненную Степкой, его любимцем, Аля (так он называл Наташу), изумленная неожиданной идиллией, предложила Александру Исаевичу «хоть сейчас» поехать всей семьей к морю, может быть, в – круиз, куда-нибудь на Аляску или в Норвегию, на фьорды, где очень красиво, где самая вкусная рыба, где в Бергене (она читала) можно запросто, прямо на рынке, купить кусочек кита…

Наталье Дмитриевне очень хотелось, чтобы дети увидели мир.

Он не ответил. Поднялся и ушел к себе в кабинет.

Ерунда это все – Александр Исаевич не хотел новых впечатлений, он жил Петроградом 17-го года, ему удалось вкогтиться в эти события, и Петрограда сейчас ему совершенно достаточно!

Смерть – она всегда в запасе.

Жизнь – она всегда в обрез…

Круиз – это дикость. Да и деньжищи немалые: к старости надо готовиться, к старости, о детях думать, об их учебе, о будущем житии. Здесь же – одно мотовство!

Они ехали с Алей перевести дух – к природе.

Александр Исаевич молчал.

Если он молчит, значит, он работает. Просто не пишет в эти минуты, но работает.

«А человек ли я?» – спрашивал (сам себя) старый римский священник. Он столько лет не выходил из храма, молился, что и стал путать себя со святыми.

«Человек, – отвечал первосвященник, – конечно, человек. Нельзя же молиться самому себе!»

Или можно?

Александр Исаевич сегодня очень долго, больше обычного ходил вдоль своего забора. Ему вдруг показалось, он ненавидит этот забор.

38

Фроська была уверена, что ее убили. Она ничком свалилась в снег и замерзала. Вот он, конец; смерть – это, оказывается, так просто, смерти нет, жизнь просто обрывается – и все!

И вдруг она открыла глаза: «Что это? Я живу еще раз?..»

– Ну ты, ешкин кот, фашистка! – мужичонка подошел к Фроське так близко, что она вздрогнула: одет как баба, худой, но вроде трезвый.

– Убивать-то пошто, а? Фашист один был, он с балкону в плененных пердячил: убьет человека, потом бряк за стол, сожрет яичко и опять на балкон…

– Откель знашь? – из темноты вышла женщина, одетая в полурваные тряпки, но, похоже, совсем молодая.

– А я кину глядел! Немец в бараках был главнейший начальник. Ну и дуплил по людям, потому как фашист…

– Ску-у-шно с тобой, – протянула женщина, похожая на девочку. И сплюнула. – Да еще и крутишься… туда-сюда, как курва с котелком…