Русский ад. Книга первая

– Зато у тебя есть к кому прислонитьси, – важно кивнул Егорка. Эх, если б мне народ помог домой добраться… – все, дома б я снова человеком стал. Это тута, в Москве, я не человек, будто отключил меня ктой-то, хожу дохнутый. Я, короче, сча не человек, я потеря! Но сердце у меня на месте, сердце осталось, я токма выжить сам уже не смогу, а надо-то мне – мирком-лотком: помытьси немного, барахлишко купить и в поезд сесть, хоть на подножку, потому что народ в поезде завсегда накормит. И врача позовут. Это тут врач не подойдет. Если только за деньги. А подальше от Москвы – подойдет, там пока не на все деньга нужна, там у людев пока сердце работает… И тогда я, Катька, опять человек стану, – продолжал Егорка. – Главное мне – в поезд усестьси. А я оп-пять, значит, человеком хочу быть, не бомжевать. И дома я никак не потеряюсь, даже если Наташка спилася уже от горя…

Егорка заплакал.

Слезы ползли по его щекам и от грязи сразу чернели.

Катя подошла к Егорке и обняла его; она вскинулась, было, промокнуть его слезы варежкой, но варежки тоже были очень грязные. Тогда Катюха наклонила его голову к себе поближе и стала языком слизывать его слезы.

– Ты что делаешь? – оторопел Егорка.

– Вытираю. Тебя вытираю.

Егорка успокоился.

– Знаешь, Катюха, что я теперь думаю? А те, кто нынче на тронах сидят, им, значит, совсем наплевать, что у них в Москве сейчас целый человек потерялси?

– Ты б молчал, – отмахнулась Катюха. – Не человек ты, одна невнятица. Темная личность.

– Просто я домой хочу, понимаешь? Я ж не по-человечески исчез. Но и т-тя, девка, бросать боязно, ты ж опять идиоткой заделаешьси. Еще и заразишьси, точно тебе говорю. За тобой же догляд нужон, потому как ты у нас иш-шо дура.

– А ты не печалуйси, – огрызнулась Катюха. – Ты когда последний раз домой звонил? Бабе любимой?

– Я? Вчерась. Вот и не угадала! – обрадовался Егорка.

– И дозвонилси?

Егорка погрустнел.

– Не-а, с почтамта выперли. Плохо одетый и воняю, говорят. Письмо Наташке писать буду.

– А че ж сразу не написал?

– Голос хотел услышать. Одиноко мне без голоса.

– А он те на хрена?.. – Катя осмотрела перевязку и была сейчас ужасно довольна собой.

– А тогда жить те-пле-е, – протянул Егорка. – С голосом-то…

– Ы-х, ы-гх, – простонала Фроська. – Ы-гх, ы-гх…

Она не то пищала, не то плакала.

– Смо-ри, как дите… – удивился Егорка.

– А она и есть дите, – твердо сказала Катюха. – Давай, дед, – понесли девочку! Дочь у тебя теперь. Девица-крыса, ей имя потом придумаем. Жить будем втроем… – Не-не, погоди ты, черт сиволапый, куда грабли суешь? Ты их когда мыл-то, динозавр сибирский? Все лета ждешь! Я ее беру, ты – держи меня, шоб у меня ноги не разъезжались, потому что я запитая сейчас и мне скользко…

Катька опустилась на колени, скинула варежки, нашла чистый снег и стала снегом растирать ладошки.

Егорка растрогался, но вида не подал.

– Чистишься?

– Моюсь.

– А ты и так ниче… Счас же не девки. Одни плоскодонки! Сбой в природе. Катаклизма страшнейшая, зато ты у нас – пирожком!

Катюха засмеялась:

– Каждое утро молюсь: Господи, отправь все калории в сиськи…

– Ты молишьси? Гдей-то, интересно, ты молишьси? А че я ни разу не видал… шоб ты молилась?

Катька сбросила с рук комочки снега, подула на руки (вдруг станет теплее?) и бережно взяла Фроську.

– Тащи ее головой вперед, – посоветовал Егорка. – Примета такая, ноги пусть сзади торчат.

Фроське показалось, эти люди опять стали людьми.

– Ы-гх… ы-гх…

– Счас, девочка, счас…

– Не причитай так, – попросил Егорка. – Душу рвешь…

– Она у тебя есть, што ль, душа-то? – засмеялась Катя.

– А то…

– Ы-гх… и-и-и…

Фроська одеревенела, только язычок ворочался, да и то через силу. Лапы и морда были как кусок льда.

Егорка и Катя тихо шли к подъезду.

– А продали бы в «Шоколадницу»… – бубнил Егорка.

– Тя кто туда пустит, гирлянда? И слово плохое: «шоколадница». Зэки так жопу зовут. У них в тюрьме жопа вместо бабы идет.

Егорка остановился:

– Че, правда, што ль? – не поверил Егорка.

– А то…

Егорка хотел, конечно, что-то сказать, но в этот момент грянула гроза.

– Вы куда претесь, нелюди? А?

В темноте, у самых дверей стояла Анечка, дочь Ольги Кирилловны, старшей по центральному подъезду. – Это была хорошенькая девочка в большом синем пуховике, купленном на вырост.

– Проваливайте вон, хорьки! – крикнула Анечка. – Не то мигом милицию вызову!..

Маленькая Анечка говорила голосом мамы.

– Здесь люди проживают, бродягам запрещено, – кричала она. Ясно говорю?

Анечке было восемь или девять лет, но Анечка была злая, а злые дети выглядят всегда старше своих годков.

– Убирайте-ся, – мне повторять надо?! – для устрашения бродяг Анечка даже чуть подвизгивала.

Ольга Кирилловна, мама Анечки, была самый злейший у Егорки враг. Ольга Кирилловна уже выясняла, где могут жить Егорка с Катюхой, и даже спускалась в подвал: вход в коллектор был завален кирпичами, но там имелся боковой лаз, о котором никто не знал; его совершенно случайно обнаружила Катюха-заблудилась, пьяная, ползала, как змея, и очнулась там, где тепло, у трубы.