Русский ад. Книга первая

Фроська издалека чувствовала злых людей. Особенно женщин. Она ненавидела злых женщин – как и собак. Правильно, что их называют суками, злых женщин, в них яд, мужики-то поспокойнее, а тут яд…

Как мужики с ними живут?

Люди – они просто загадка. Всем мешают. Друг другу мешают. И зачем они нужны на земле?

Фроська лежала мордой в сугроб – жалкая и несчастная, почти погибшая.

Почему от этих людей так пахнет? Мороз, сильный мороз, а чувствуется. Разве человек (если он человек) может так пахнуть? Крысы не воняют, а люди?!

Женщина остановилась.

– Фашистка, говоришь?

– Иш-шо какая. Пошто каменюгой сдулила? Активистка!

– Я себе на ужин. На охоте я. Зверье добываю.

– Эт-то… ты так жрать хошь? – удивился мужичок.

– Не-а, уже не хочу, я смирилась. Мне сча поступок нужон. Отмстить хочу. Или – пожрать, или поступок… – ну пошли, че ж на эту тварь пялиться…

– Ты так и человека долбанешь.

– Уже могу, – кивнула она.

Мужичонка сплюнул:

– Во осатанела девка…

– А ты, Егорка, нет… што ли?.. Не могешь?..

– Я – нет. Это ты, Катя, без покою живешь. А я в Бога верю, – пояснил Егорка. – Всяк человек на себе образ Божий носит.

– Он те, Бог твой, пожрать-то подкидыват?

– А Бог не повар, звеняйте!

– Ну-ну…

Они медленно пошли в сторону подъезда.

– Погодь-ка, – мужичонкаостановился. – Катюх, слышишь? А крыс едят?

– Ф-фи! – присвистнула Катюха. – Во кто точно осатанел, Егорка! С ума сошел! Как это… крысу жрать? А крысиный яд, слыхал про такой?

– Яд-то им на хрена?.. – удивился Егорка. – Крысам?

– От дебилов непроходимых защищаться.

– Ядом?

– А чем? Они ж стрелять не умеют, они ж крысы!

Фроська распласталась и впрямь как убитая. Единственное, что она поняла, наблюдая за этими странными существами, что жить ей осталось минуту-другую, все. – Съедят? Запросто. Особенно под водку. Им под водку все равно, что жрать, под водку они и друг друга съедят, крыса крысу никогда не тронет и никогда не съест, а эти – запросто!

Фроська сама видела, как однажды ночью бомжи зажарили другого бомжа, старика. И съели, не подавились, все у них под водку идет, даже человечинка, она, говорят, сладкая…

– Врешь ты. – Егорка шмыгнул носом. – Нету-ти в нею яду. Со зла брешешь, я т-те ща докажу…

Он развернулся и пошел к сугробам.

– Ты куда, клиторман?

– Как-кой я т-те… дура! Я с-ща, с-ща… Я за мясом. Щ-ща труханину пожрем!

Камень пробил Фроське брюхо, и на снегу появилось пятнышко крови. Из брюха у Фроськи вылезла кровавая нитка: кишки, похоже, пошли, значит смерть теперь точно накроет.

– Жи-и-рная, – протянул Егорка.

Катюха встала рядом с Фроськой:

– Трупешник. Не могу смотреть на трупы… с-ча вывернет!

– А ты, петунья, и не гляди… – Егорка склонился над Фроськой.

– Жирная, ага. Знать бы, как их едят-то…

– О… бл, – Катюха сплюнула. – Слышь, триппертоник: тобой когда-нибудь жопу подтирали?

– Кого?.. – не понял Егорка.

– Ты эту тварь с-ча сожрешь. А потом пососаться ко мне полезешь?..

Егорка обиделся.

– Это кто к кому лезет-то?.. – Он гордо встал перед Катюхой, готовый к драке, любая несправедливость мгновенно выводила его из себя. – Кто и к кому?.. Че за хрень такая, я не понял? Это ж ты, девка, как хвнки вдаришь, меня к себе за грудки тас-шишь?..

– А ты и рад? – сплюнула Катюха. – У вас у всех… одно на уме, я каждый день в этом убеждаюсь.

– Значит, не надо тут ля-ля… – успокоился Егорка.

– Ну ты хомяк-зассыха…

– Я хомяк?..

– Ты, ты ветеран труда… вонючий…

Егорка опять сжал кулаки, но в этот момент Фроська пискнула:

– Ы-ей…

Это был не писк, это был стон, но крысы стонут именно так:

– Ы-ей, ы-ей…

– А?.. – Егорка поднял голову. – Заговорила, надо ж…

– Ы… ы…

Фроська плакала, – мороз помог, боль была не такой уж страшной, но ее кровь вдруг опять брызнула на снег.

– Голосит?.. – злобно спросила Катюха и подошла поближе.

– Ага, голосит.

– Бедная…

– Ты каменюгу пошто в нее кинула?

– А я откуда знаю?.. – удивилась Катя.

– А кто знает?

– Рука сама поднялась…

– Я ж и говорю – без покою ходишь. Бога в тебе нет! Даже лед под тобой тает.

Не сговариваясь, они молча склонились над крысой.

Фроська была сейчас в том самом состоянии, когда она все слышит, но пошевелиться – уже не может, жизнь идет сейчас строго по линии жизни и смерти, по бордюру.

– Перевязать бы надо… – протянула Катя.

Она глядела на Фроську так, будто Фроська у нее самая родственная душа на свете.

– Где ж бинты-то найдешь… – засомневался Егорка.

– Шарфик возьми, – Катюха быстро размотала ленту, которая болталась у нее на шее. – Э… дед, дай я…

– Да какой я те дед! – выругался Егорка. – То дед, то ветеран. Все б тебе человека подшпилить! По-людски ужо не говоришь… потому как пьешь с утра!

– И что?

– С утра нехорошо. С утра свободно пожить надо.

– Ты ж больше меня запитый! Нет, что ль? А?!

Егорка не любил, когда грубят, и на грубость не отвечал.

– Вот если б, Катюх, крыс продавать мож-жно! – мечтательно вздохнул он. – С-ща б продали – и в магазин…

Фроська молчала.

– Не… не успеем… – Егорка вздохнул. – Глазиш-щи уже закатила. Отходит, вишь…

Фроська только сейчас поняла, что значит быть при смерти: смерть словно сама готовит тебя, твое тело, к смерти, ритуал такой… – неужто ж так у всех?