Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

Отец Паисий сыграл огромную роль в процессе греко-русских споров, привлекая внимание к этой проблеме многих важных персон. Отец Иоасаф (Донсков) в своем письме к отцу Макарию писал следующее: «Скажу Вам, батюшка Макарий, несколько слов об отце Паисии. Здесь, в Константинополе, он уважаем всеми, как высокопоставленными лицами, так и нищими. Приезжающие и приходящие сюда первым долгом спрашивают отца Паисия, при свидании с ним просят его благословения. Конечно, он не благословляет, а они руки ему все равно целуют... Вначале кидаются в ноги, а потом целуют руки и грехи свои ему исповедуют. А ко мне на исповедь приходят после. Я так полагаю, батюшка, что для пользы святой обители отца Паисия следует рукоположить в иеромонаха. Пусть он занимался бы одной исповедью. Этим он не уступил бы отцу Ионе Киевскому. Поэтому осмеливаюсь Вас, батюшка, просить рукоположить отца Паисия. В этом Вы не будете раскаиваться». [151]

Наверное, отец Макарий принял бы совет отца Иоасафа и рукоположил бы отца Паисия, но здесь в дело вмешался враг всего доброго, а отцу Паисию пришлось пережить еще одно серьезное искушение.

Еще в 1866 году, на пути к Афону, в сонном видении ему явился бес и сказал: «Хотя ты и будешь на Афоне, но я и там тебе не дам покоя». К сожалению, так и случилось. Этот весьма полезный обители афонский инок не чужд был стремления к проповеди и миссионерству. Это стремление и привело его к искушению.

На монахов Богом ниспослана особая благодать. Конечно, мы являемся объектом особой защиты и покровительства Божией Матери. Но это безусловно так при одном непременном условии: если мы сохраняем нашу первоначальную ревность к монашеским подвигам и не даем погаснуть огню любви в наших сердцах. В противном случае мы теряем данную нам благодать и наше монашеское делание превращается в обычную, рутинную жизнь. Мы расслабляемся. Чтобы самооправдаться и создать впечатление деятельности, ввергаем себя в пучину надуманных суетных попечений, вместо благодати ищем человеческой славы. Именно в этом состоянии врагу рода человеческого легче всего ввести нас в заблуждение. Он исподволь внедряет в нас самомнение, что мы уже достаточно покаялись, что нам больше не нужно исповедание помыслов, что мы всегда готовы руководить и поучать других людей. В конце концов мы верим таким помыслам и ставим себя даже выше своего духовника. Наша исповедь из наивного детского лепета перед духовным отцом превращается в «серьезные рассуждения зрелого мужа» или вообще в молчание. После этого мы полностью оказываемся во власти нашего врага, пока вновь по милости Божией не осознаем своей ошибки и вновь не приступаем к покаянию.

Увлеченный обещаниями почестей и архимандритского сана со стороны вольного казака Н. И. Ашинова, который в то время проживал в Константинополе, отец Паисий на склоне лет своих забыл о своих прежних намерениях до конца своей жизни оплакивать свои грехи в монастыре и оставил Константинополь и русский Афонский монастырь. После рукоположения в сан архимандрита в санкт-петербургской Александро-Невской Лавре он рискнул связать свою судьбу с судьбой вышеупомянутого авантюриста и поехал вместе с ним в Абиссинию устраивать там миссию, став там ее настоятелем. Все это завершилось полным провалом. Абиссиния тогда находилась под протекторатом французов, а им очень не понравилась активность русских казаков и миссионеров. Они разгромили миссию, а отцу Паисию с сотрудниками пришлось вернуться обратно в Россию. [152]

Когда монах по своей воле уходит из монастыря, то нарушает обет, данный им перед Богом, не оставлять обители до конца своей жизни. Своим бегством он наносит огромный урон самому себе, а кроме того, причиняет страшную боль своему духовному отцу. Мы можем себе представить боль матери, от которой уходят ее дети, или горе отца, у которого умирает ребенок, но мало кто может знать, как велика боль духовного отца, от которого уходит его духовное чадо. Эта боль несравненно тяжелее, чем все другие, потому что она сопряжена с глубоким ведением происшедшего. Только духовный отец знает истинную причину падения чада – победу дьявола над ним. Только духовный отец знает все последствия произошедшего для своего чада. Только он знает, как трудно и долго надо будет чаду бороться, чтобы вырваться из когтей искусителя.

Монах уходит, обрывает все нити, соединяющие его с духовником, а духовник, зная истинную суть происходящего, до конца жизни остается с прельщенным чадом, непрестанно молясь за него. Сколько бессонных ночей, сколько горьких слез, сколько земных поклонов духовника понадобится для того, чтобы Господь вернул на путь истины оступившееся чадо? Один Бог знает! Иногда и всей жизни ему недостаточно, чтобы вымолить свое чадо. Поэтому боль духовника, знавшего все, всю суть произошедшего, несравненно тяжелее, чем даже самая сильная боль родной матери или родного отца.