Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим

Утешением для исследователя служит тот факт, что самодержавная Россия также, как и советская, является государством с огромным бюрократическим аппаратом, с огромным делопроизводством: документы повторяются, проводятся по регистрам, существуют копии, которые тогда называли термином «отпуск», и т. д. Отсюда и практическая невозможность, по мнению Сергея Мироненко, уничтожения документов ввиду наличия описей, всегда есть по два-три экземпляра[149].

Помимо толкования Закона о государственной тайне, у архивистов и историков возникали проблемы, связанные с тайной личной жизни, о чем есть общее определение в Законе об архивах — не подлежат разглашению сведения о здоровье, личной жизни гражданина и его имуществе, доступ к которым ограничен на 75 лет. Проблема в том, что делать с партийными архивами, большую часть которых составляют партийные досье и дела. Другая проблема возникает и из информации, содержащейся в КПК (комиссия партийного контроля), занимающейся делами сугубо интимного характера. Если исследователь интересуется работой комиссии в целом — документы доступны, если он интересуется конкретной личностью, тогда нарушается «личная тайна». Ситуация парадоксальна, тем более, что речь идет об умерших людях. Отсутствуют четкие критерии в отношении этой информации.

Личные архивы всегда представляли особый интерес для властей, и порой архивистам приходится платить своей карьерой и свободой за добросовестное выполнение своей работы. Анатолий Прокопенко описал случай, имевший место во времена Брежнева. В 70-е годы «был брошен клич: соберем и сохраним для потомков личные архивы выдающихся советских людей.». Архивы начали пополняться грамотами героев социалистического труда и т. д. Архивист В. Соколов, однако, отыскал личные архивы государственных деятелей — бывших председателей КГБ Игнатьева и Серова, прокурора Вышинского и др. Для того, чтобы заставить его отказаться от этой деятельности, власти состряпали против него обвинение, связанное с филателией и международной контрабандой. Соколов шест лет просидел в тюрьме, после чего его оправдали, но на его деле осталась запись «осужден за другие деяния», а также и гриф «совершенно секретно»[150].

Отсутствие критериев личной тайны привело к опасной тенденции крайне расширенного и «творческого» толкования некоторыми архивистами тайны личной жизни, которая используется как основание для отказа в предоставлении документов. Излишнее засекречивание привело к «мифологизации документов»[151]

.

Наряду с процессом «мифологизации» протекал и процесс «демифологизации» исторических мифов — об агенте Сталине, например. Архивистка Зинаида Перегудова на основании документов Охранки и тайной полиции убедительно доказала, что Сталин не был секретным сотрудником охранного отделения в Баку, и ему не принадлежала кличка «Фикус». Исследовательница доказала и то, что известное «письмо Еремина», «уличающее» Сталина в связях с Департаментом полиции, является фальшивкой. Письмо было отправлено начальнику Енисейского охранного отделения, какового в 1913 г. не существовало. Исходящий номер письма — «2998», тогда как номера специальной корреспонденции Особого отдела начинались с № 93001, и т. д.[152]

Сергей Мироненко развенчал и миф об убийстве Сталина. Предстоит издание подробной четырехтомной документальной биографии Иосифа Виссарионовича под руководством акад. Александра Фурсенко, в которую войдут воспоминания охранников, находившихся на даче во время его смерти, воспоминания членов Политбюро, медицинские документы и др.[153]

Еще одной проблемой, связанной с рассекречиванием, являются критерии «интеллектуального доступа» к информации. Дело доходило до комических ситуаций — рассекречены и изданы решения Политбюро ВКП(б) конца 20-х — начала 30-х годов, связанные с коллективизацией и раскулачиванием, а документы середины 30-х годов остаются нерассекреченными…[154].

Отсутствуют и четкие критерии понятий «особо ценный документ» (ОЦД). Попытки терминологического определения ОЦД предпринимались в 80-х годах[155]

. Определение стандартное — все документы, «потеря которых невосполнима» и имеющие государственное и научное значение. Различные архивы, однако, занимают различные позиции[156]. Некоторые архивоведы считают, что «уникальность» — это высшая степень «ценности», и применяют критерии экспертизы ценности[157]. Ведутся споры, и относительно критериев экспертизы документов.