Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим

Не менее категоричен Медведев и по вопросу о роли Сталина во Второй мировой войне: «Великую Отечественную войну выиграл наш народ, не Сталин и даже не военачальники при всей важности того, чем они занимались. Да, их роль была, безусловно, очень серьёзной, но в то же время войну выиграли люди ценой неимоверных усилий, ценой жизни огромного количества людей. […] Сталин совершил массу преступлений против своего народа. И, несмотря на то, что он много работал, несмотря на то, что под его руководством страна добивалась успехов, то, что было сделано в отношении собственного народа, не может быть прощено»[202].

Позиция Путина более сбалансирована, и совпадает с позицией большей части современного российского общества, в котором преобладают симпатии к Сталину, а не наоборот: «Очевидно, что с 1924 по 1953 годы страна, а страной тогда руководил Сталин, изменилась коренным образом. Она из аграрной превратилась в индустриальную. Правда, крестьянства не осталось… Но индустриализация действительно состоялась […] Мы выиграли Великую Отечественную войну. И кто бы и что бы ни говорил, победа была достигнута. Даже если мы будем возвращаться к потерям, вы знаете, никто сейчас не может бросить камень в тех, кто организовывал и стоял в главе этой победы, потому что если бы мы проиграли эту войну, последствия для нашей страны были бы гораздо более катастрофическими […] в этот период мы столкнулись не только с культом личности, а с массовыми преступлениями против собственного народа. Это тоже факт.»[203].

Одной из причин сохраняющейся симпатии к Сталину у преобладающей части российского общества является идентификация победы в Великой Отечественной войне с личностью Сталина. Сразу же после войны общество простило ему репрессии 30-х годов.

Влияние наследия сталинизма на значительную часть современного российского общества лучше всего описано писателем Даниилом Граниным: «Речь идет о страхе, мы доживаем сталинские страхи… страх прочно передается в семье… мы говорили шепотом, мы закрывали телефон подушкой, мы боялись слово поперек сказать… система страхов в которой мы живем тяжелейшее наследие… вторая система, которая нам досталась в тяжелейшее наследство, это система лжи — нам говорят одно, делают другое… Десталинизация должна идти через души людей, через сердца людей, это не только ум, не только статистика… мы пребываем еще в таком состоянии полурабства… мы не свободные люди, эти вещи не дают нам стать нормальными, свободными людьми»[204].

Самой сильной причиной ностальгии по Сталину остается разочарование в перестройке. Сталинизм в современной России это форма протеста.

Ощущение безыдейности жизни испытывает не только поколение, пережившее войну и всю советскую систему. Режиссер Павел Лунгин описывает такое же мироощущение: «У меня такое чувство, что страна в какой-то непонятности и в чувстве растерянности бешено гребет под себя какие-то мелкие материальные ценности. Мне кажется, что совершенно никто не занимается, или, мало занимается благотворительностью, мало занимается культурой, мало занимается тем, что делает из страны великую страну»[205].

Мемоформатирование — как психоисторический принцип «минного поля» истории

Историческая память и символика может быть «минным полем» для современности, почти по-Высоцкому:

В минном поле прошлого копаться — лучше без ошибок…

Один толчок — и стрелки побегут,А нервы у людей не из каната,И будет взрыв, и перетрется жгут…Ах, если люди вовремя найдут,

И извлекут до взрыва детонатор!

Почему история может быть «минным полем»? Андрей Фурсов ввел в научный оборот термин «психоисторическая война», изобретенный фантастом Айзеком Азимовым, в романе которого есть очень характерная цитата: «Нет никакой нужды предсказывать будущее. Нужно просто выбрать подходящее будущее — приятное и полезное, и обнародовать предсказание».

Термин Азимова-Фурсова «психоисторическая война» — это вечная битва за форматирование образов будущего посредством контроля над прошлым, или историей. В фантастике существует и другое понятие — «терраформирование» (выбор планеты и создание в ней экосистемы по своему выбору).

Мне кажется, что «психоисторическая война» может быть дополнена другим термином: «мемоформатирование», причем здесь речь уже не идет о другой планете, а о другом поколении. Наиболее контрастным примером «мемоформатирования» является миф о Тибете, широко распространенный голливудский образ которого воплощен в Шамбале, райском месте, где царят доброта и нирвана под монотонную музыку тибетских монахов.