Русский язык в зеркале языковой игры

Есть еще одна большая группа каламбуров, которая, на первый взгляд, резко отличается от всех рассмотренных выше. Это ошибки и намеренные переделки слов (ср: приматонна, генерал-от-инфарктерии, лживопись), а также переделки устойчивых выражений и «устойчивых текстов» — пословиц, поговорок, известных стихов, песен и т. п.:

Нам с лица не водку пить (Г. Малкин).

Без рубашки ближе к телу (В. Шишков).

Легко заметить, что эти каламбуры обычно допускают развертывание в сочинительную конструкцию (ср.: Это не примадонна, а приматонна, не живопись, а лживопись; Нам с лица не воду пить

, и не водку и т. п.).

Тем самым, эти каламбуры, на вид особые, представляют собой, в сущности, эллиптичный вариант каламбура-«семьи», где один из обыгрываемых элементов опущен — в силу своей общеизвестности. Подспудно он присутствует и вступает в игру с основным, эксплицитно выраженным смыслом.

В отличие от каламбуров первой группы («соседи»), каламбуры второй и третьей групп кроме метаязыкового смысла, о котором мы говорили выше, содержат во многих случаях дискредитацию описываемого. Особенно характерна она для каламбура-«маски», ср.:

Бескорыстный человек!Защищает чужую диссертацию (Эмиль Кроткий);

У дам моих в купальне идут пренья О конституции- их благородных тел (В. Буренин).

[Переход от первоначального понимания, уводящего в мир политических дискуссий, к окончательному пониманию особенно подчеркивает бездуховность и самовлюбленность дам].

И наконец, каламбур-«маска» и особенно каламбур-«семья» содержат множество других добавочных смыслов, обогащающих буквальный смысл высказывания и нередко возводящих его в ранг философского обобщения. В «шутливой упаковке» непристойность становится допустимой шалостью, старомодная назидательность-мудростью, грубость —подтруниванием, тривиальность —любопытным соображением и, наконец, откровенная чушь — загадочным глубокомыслием. Почему это возможно? Видимо, потому, что кроме прямого, буквального, шутка включает богатый дополнительный смысл, который отвлекает читателя и усыпляет его критику. «Мысль ищет остроумной оболочки, так как благодаря ей мысль обращает на себя наше внимание, может показаться нам более значительной, более ценной, но прежде всего потому, что эта оболочка подкупает и запутывает нашу критику» [Фрейд 1925:178]. Один пример:

Верная Пенелопа ждала его [Одиссея], коротая время со своими женихами (...) Днем Пенелопа ткала, ночью порола сотканное, а заодно и сына своего Телемака (Тэффи, Древняя история).

Любопытно, что снижение требовательности касается не только смысла приведенного высказывания, довольно странного, но и его грамматической правильности. Ведь вообще говоря, сотканное не порют

, а распускают, и мы это отметили бы, не будь концовки... а заодно и сына своего Телемака, которая развлекает и отвлекает нас.

Анализировать тонкую игру смыслов в каламбуре—дело сложное, почти безнадежное. Кажется, Анатоль Франс сравнил исследователя художественной речи с человеком, который ест апельсин, а потом на ладони рассматривает разжеванное, пытаясь понять, почему ему было так вкусно. С подобной же трудностью мы сталкиваемся, исследуя каламбур и пытаясь понять, почему «нам было так смешно». И все-таки попытаемся это сделать, хотя бы на нескольких конкретных примерах.

Смысловое взаимодействие обыгрываемых слов.

Возникновение добавочных смыслов

1. Начнем с примеров относительно простых.

(1) Она была завита

, как овца, и так же развита (Эмиль Кроткий).

Читатель сталкивается с видимым противоречием— завита и развита (стадия «комического шока», о котором мы уже говорили). Ища выход из противоречия, он понимает, что на самом деле слово развита, в отличие от слова завита, определяет не состояние прически, а низкий интеллектуальный уровень описываемого субъекта. В результате описываемое лицо дискредитируется, а читатель испытывает удовлетворение оттого, что он лишен (как он полагает) этого недостатка,— подтверждением чего является правильное решение лингвистической задачи, содержащейся в каламбуре.

(2) — Какую музыку любит Андропов?

— Камерную.