Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Как правило, мы наиболее знакомы с позитивистской наукой, которая побуждает Бальзака разработать проект «Человеческой комедии» (1830–1836), например, со ссылкой на зоологию, а Золя – претендовать на мантию Клода Бернара в его «экспериментальном» романе. В российском контексте мы могли бы вспомнить не только многих персонажей-ученых, в том числе тургеневского Базарова и Лопухова с Кирсановым и в конце концов Веру Павловну Чернышевского, но и так называемую «натуральную школу» и столь же удачно названный жанр физиологии. Однако иная наука XIX века была доступна не только Джордж Элиот, но и Толстому и Достоевскому. Когда Достоевский, как и Герцен, действительно обучался естественным наукам, подобно Толстому, он так же регулярно сталкивался с работами ведущих европейских ученых в российской прессе, поскольку, как утверждает Дж. Бир, наука и литература все еще представляли собой единый дискурс. Научно-литературные круги, в которых вращались Толстой и Достоевский, также предлагали более подчеркнуто российский ответ нигилистической/позитивистской мысли. Например, философия науки Герцена оказала влияние на обоих писателей, несмотря на разную степень антипатии, какую они испытывали к другим аспектам жизни и мышления известного эмигранта. Как отмечает Джозеф Франк, Достоевский восхищался «Письмами об изучении природы» Герцена (1845), а Донна Орвин утверждает, что именно идеи Герцена лежат в основе «биологической мысли» Толстого в «Войне и мире»[865]. Еще более уместно было бы вспомнить Н. Н. Страхова, друга и коллегу Толстого и Достоевского в разные периоды их жизни, который также был дипломированным биологом и автором удивительного и, как указывает Н. П. Ильин, удивительно дальновидного труда «Мир как целое» (1872). Достоевский хорошо знал о влиянии научной неопределенности Страхова на его собственные убеждения, даже писал в какой-то момент, как отмечает Ильин: «Да половина моих взглядов – Ваши взгляды»

[866]. «Война и мир» сохранила следы влияния Страхова и на Толстого[867]

.

В эпилоге романа Толстой резко переходит к более сложному виду науки, когда заимствует аппарат из «новой отрасли математики», которая, «достигнув искусства обращаться с бесконечно-малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми»[868]. Раздел, который имеет в виду Толстой, – интегральное исчисление. Как уже давно отмечали читатели Толстого, отчетливо позитивистская тенденция пронизывает большую часть размышлений Толстого, и в «Войне и мире» он снова и снова возвращается к проекту количественного анализа

[869]. Как «[с]ила (количество движения) есть произведение из массы на скорость, – пишет Толстой, – так и [в] военном деле сила войска есть также произведение из массы на что-то другое, на какое-то неизвестное х

»[870]. Сам автор отождествляет это «неизвестное х» с «духом войска» – по-видимому, нематериальной силой, которую он стремится сделать поддающейся научно количественной оценке с помощью заключенного в скобки французского термина «chaleur latente»[871]. Хотя цель Толстого как в объяснении военных побед, так и в историческом процессе вообще, всегда состоит в том, чтобы найти закон, который можно выразить математическими показателями, он тем не менее отступает от простоты «среднего человека», когда предлагает нам не усреднять, а интегрировать[872].