Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Восприятие Толстым тонкостей интегрального исчисления стало предметом дискуссий, равно как и его соотношение с художественной стороной «Войны и мира»[873]. Источники математических знаний писателя были в целом выявлены и включают Лапласа, возможно Гельмгольца, а также, безусловно, друга и наставника Толстого по всем математическим вопросам князя С. С. Урусова, артиллерийского офицера, шахматиста и автора различных работ («Дифференциальные и разностные уравнения», 1863; «Об интегральном множителе разностных и дифференциальных уравнений», 1865; «О решении проблемы коня», 1867; «Обзор кампаний 1812 и 1813 годов, военно-математические задачи и о железных дорогах», 1868)

[874]. Масштаб и суть амбиций Толстого также кажутся в целом ясными. Как объясняет Толстой в самом начале третьего тома «Войны и мира», трудность, с которой мы сталкиваемся при создании исторической науки, заключается в том, что «[д]ля человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения»[875]

. Интегральное исчисление решило проблему непрерывности движения в математике, «допустив бесконечно-малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии»; историки должны сделать то же самое[876]: «Только допустив бесконечно-малую единицу для наблюдения, дифференциал истории, т. е. однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории»

[877]. Как отмечает Стивен Ахерн, хотя Толстой использует более старый язык бесконечно малых Лейбница, его предложение о том, что историки находят сумму «бесконечно малых единиц», соответствует все еще свежей для 1860‐х годов идее предела сумм Римана[878]

. Как бы Толстой ни понимал свои «бесконечно малые», «его интегрирование – довольно сложная задача, – пишет Ахерн, – и Толстой не дает никаких указаний, как мы могли бы ее решить»[879]. К концу «Войны и мира» любого рода решение вообще кажется все менее вероятным.

Второй и последний эпилог длинного романа Толстого заканчивается несколько мечтательным сравнением истории с астрономией, которая, согласно Конту, все еще является золотым стандартом науки как дисциплины, организованной математически. Когда Толстой начинает последнюю главу эпилога, он еще раз объясняет, что поскольку Коперник положил конец старой науке о планетах:

[с] тех пор как первый человек сказал и доказал, что количество рождений или преступлений подчиняется математическим законам, и что известные географические и политико-экономические условия определяют тот или другой образ правления, что известные отношения населения к земле производят движения народа, – с тех пор уничтожились в сущности своей те основания, на которых строилась история[880].