Русский романтизм

ном Граде, пристанище разнообразных пороков, в среду коих

является ложная Совесть, самообман и т. п. Сходный про-

цесс имел место и в „Мертвых Душах". Уже написана была

первая часть, в окончательную редакцию коей вкраплены

и намеки на дальнейшее содержание, и лирические отсту-

пления, придающие таинственный и многообещающий смысл

рассказу. Но, словно испугавшись, что его не поймут, Гоголь

прерывает работу. До сих пор — в „Ревизоре", например,—

путь его был обычным путем художника от „образа" к „идее":

от создания картины — к желательному для ее автора истол-

кованию. Теперь, принимаясь за продолжение „Мертвых Душ",

он изменил этому нормальному пути. В работу вклинились

„Выбранные места", своеобразный комментарий, теоретиче-

ская программа 2-го и 3-го тома, программа при том мало

самостоятельная, повторявшая если не Сильвио Пеллико (ука-

занного, как один из образцов, проф. Шамбинаго), то

хотя бы Жуковского, в статьях которого нередко трактуются

те же, что у Гоголя, темы, только в более отвлеченной пло-

скости. Эту программу Гоголь затем пожелал втиснуть в жи-

вые образы „второго тома" и, конечно, не смог удачно совер-

шить такого противоестественного для поэта деяния. Отсюда

трагедия со вторым томом, трагедия, характерная для всего

исполненного противоречий между теорией и практикой, между

замыслом и осуществлением, между материалом и стилем Го-

голевского творчества. В этом противоречии, может быть,

заключается удивительное своеобразие Гоголя -≪художника,

не оставившего учеников, не нашедшего себе удачливых

подражателей. Современники противоречия не заметили: имя

Гоголя связано было с новой поэтикой, Гоголю во многом

чуждой

Таким образом, ни один из русских „крупных" писателей,

современных русскому романтизму, не был захвачен им все-

цело. Из этого, конечно, нельзя заключать, что романтизм

не оставил у нас в первой половине XIX века заметных сле-

дов, что характер его был „наносный". Не говоря уже о ли-

тературном влиянии, тянущемся через весь век, некоторых

типичных романтиков (в роде Марлинского), ни о том, что

романтизм выдвинул Тютчева, сделавшегося фактом русской

*) Иное, более сложное толкование творческого пути Гоголя дает

В В и н о г р а д о в , намечая его пока конспективно в названной выше

работе и обещая (на стр. 64) в ближайшем будущем дать его обстоятельное

развитие и обоснование.

литературы, правда, впоследствии — факты касания Пушкина,

Гоголя, Лермонтова к русской романтике говорят сами за

себя. Р е ц и д и в ы „романтики" 20—30 годов скажутся не раз

в творчестве позднейших писателей, примыкающих к другим

течениям (у Тургенева, Достоевского и других) — вплоть до

нашего времени. Таким рецидивом большинство критиков

и исследователей склонно считать, например, те разнообраз-

ные литературные течения конца XIX-го и начала ХХ-го века

(декадентство, символизм, импрессионизм и проч.), которые

обобщаются обыкновенно под кличкою „модернизма". Модер-

низм, как неоромантизм—такое уравнение стало почти азбуч-

ной истиной. Кажется, однако, что оно сделано слишком по-

спешно, и не смотря на наличность в отдельных случаях

видимых сходств между, например, символистами конца

XIX века и романтиками начала века, не следует забывать

о глубоком внутреннем различии между ними. „Модернизм"—

детище не романтизма, а натурализма средины века: в про-

тивовес романтизму и экспрессионизму наших дней, он исхо-

дит от чувственных восприятий, в природе видит материал

для искусства, ее воздействие, производимое ею на наши

чувства впечатление старается возможно более точно, воз-

можно более утонченно передать. Это „искусство впечатле-

ния" („Eindruckskunst") в противоположность „искусству вы-

ражения", каким был романтизм и является экспрессионизм,

в наши дни обновивший и углубивший старую романтическую

традицию. Это не мешало, например, русским символистам

конца XIX века многому учиться у старых романтиков, заим-

ствовать у них отдельные приемы, совпадать с некоторыми

из них в стремлениях к „напевности, эмоциональности". Каждое

литературное направление, отправляась в путь, ищет своих

предков, говорит о своих предшественниках. Ищут их и его

критики. Так и французский романтизм 20—30 годов XIX века

некоторым критикам казался возрождением или, лучше ска-

зать, „вырождением" поэзии Ронсара и Плеяды („Ronsards

degeneres" называет романтиков напр. Б а у р - Л о р м и ан

в 1825 г.), а все романтическое движение в Германии для

Гейне, например, было „возрождением средневековой поэ-

зии" — но мы никогда не найдем пути в переплетающейся

чаще литературных стилей, если поддадимся обману этих

внешних сходств и возможных сближений.

Июль, 1925.

3. С. ЕФИМОВА

ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ РОМАНТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ

„МАСКАРАД" М. Ю. ЛЕРМОНТОВА

Драматургия Лермонтова, несомненно, являющаяся очень

ярким и характерным моментом в истории русской романти-