Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Вероятно поэтому опубликованные в 1906 г. документы, о которых шла речь в начале, были также встречены современниками с недоверием. «Когда мы говорили, что деньги для русской революции получались из-за границы, – записал вскоре издатель А.С. Суворин в своем дневнике, – над этим смеялись»[449]. В отклике на выход брошюры «Изнанка революции», помещенном в газете «Наша жизнь», известный публицист В.В. Водовозов охарактеризовал ее как «попытку кого-то из истинно русских людей показать изнанку революции и вместе свой “патриотизм” с той стороны, с какой он только и показывался в последнее время, – как патриотизм клеветнический»[450]

. При этом Водовозов, однако, признал, что опубликованные материалы «не оставили бы ни малейшего сомнения» в справедливости вышеприведенного обвинения в адрес русских революционеров, если бы их достоверность была установлена. В ответной публикации суворинское «Новое время», газета почти такая же респектабельная, как лондонская “Times” и столь же консервативная, предложила всем желающим оспорить подлинность обнародованных писем, но на это предложение никто не отозвался. И не мудрено: в брошюру вошли фотокопии, сделанные заграничным агентом Департамента полиции с оригинальных документов, а отчасти и их подлинники. Эти и другие материалы образовали особое полицейское дело, начатое Департаментом полиции еще в ноябре 1904 г.[451]

В следующий раз к этой теме «Новое время» обратилось в 1909 г. в статье «Наши друзья финляндцы и японцы». Напоминая читателям о сведениях, опубликованных в брошюре «Изнанка революции», автор статьи недоумевал по поводу отсутствия официального расследования связей Акаси с Циллиакусом и «другими революционерами»[452]

. Нововременский журналист не мог знать, что такое расследование уже давно произведено, однако после 1905 г. в новых утечках секретной информации в печать и дальнейшем раздувании связанного с этим скандала уже никто заинтересован не был. Поскорее забыть его постарались не только противники самодержавия, но и его защитники: дальнейшее раскручивание скандала и знакомство общественности с подробностями этой истории могло скомпрометировать некоторых высших чинов тайной политической полиции и поставить крест на многих блестящих карьерах.

Из общеполитических соображений в этом же оказалось заинтересовано и само русское правительство, пошедшее по пути скорейшего урегулирования отношений со своим недавним противником, а затем и установившее союз с ним. Уже весной 1906 г. русский посол в Японии Ю.П. Бахметев с санкции только что назначенного министром иностранных дел А.П. Извольского предложил токийскому правительству заключить конвенцию о выдаче преступников, включая и некоторых политических, и встретил сочувственный отклик. Секретное приложение к русско-японскому договору об экстрадиции уголовных преступников, заключенному в мае 1911 г., предусматривало не только взаимную выдачу политических преступников, но и пресечение «агитационной и конспиративной деятельности» подданных каждой из сторон против «государственных установлений и органов» другой стороны.

Появление такого документа, не имевшего аналогов в дипломатической практике России, историк В.А. Маринов связывает с деятельностью в Японии группы русских революционеров во главе с Н.К. Судзиловским-Русселем (о котором речь впереди)[453]

. Однако Руссель к тому времени уже русским подданным не являлся, жил в Японии вполне легально и никакими конспирациями против ее «государственных установлений» ни раньше, ни позднее занят не был. Следовательно, подразумевался кто-то другой. Вероятно, на заключение конвенции 1911 г. с Россией Японию подтолкнула деятельность в Шанхае группы чиновников российского МИД и Министерства финансов, с помощью китайской, японской и иной агентуры занимавшихся в годы войны сбором «секретных сведений политического характера» о Японии, а также «руководительством прессой» на Дальнем Востоке «в благоприятном для России направлении»[454]. По отзыву российского посланника в Китае Д.Д. Покотилова, поддержанному и самим министром иностранных дел, эта деятельность имела «несомненный успех и отличные результаты»[455]

. «Шанхайской» странице истории российских секретных операций в годы войны посвящена следующая глава этой книги. Петербург же, подписывая с Японией конвенцию в 1911 г., очевидно, пытался застраховаться на будущее от появления у себя второго Акаси.

В результате имя этого японского разведчика надолго исчезло со страниц русской печати. Не находим мы его и в многочисленных дореволюционных исследованиях по истории русско-японской войны, включая и специально посвященные разведке[456]. Их авторы, как правило, ограничивались общими рассуждениями о беспрецедентно широких размерах японского «шпионства», о «неуловимой и огромной сети» японских тайных агентов, опутавшей Россию накануне и в годы войны. Относительно же связи японцев с освободительным движением в России здесь можно встретить лишь осторожные намеки[457].