Русское молчание: изба и камень

Надо вспомнить 1988-92-е, когда никто не был так унижен как некогда всемогущественные спецслужбы (вместе с коммунистами, разумеется). Ликование при свержении памятника Дзержинскому в 1991 – глубоко символический акт, это наше «взятие Бастилии», которое не могло пройти бесследно. Сила действия равна силе противодействия. Круг замыкается. «Ползучий» Термидор получает достаточно четкую границу – рубеж тысячелетий. Начинается эпоха реставрации с ее фантастической смесью старого и нового: культом Мамоны, олигархами, возвращением советской номенклатуры и символики, «красных директоров», трудно отличимых от олигархов, всевластием спецслужб, полицейским контролем при относительной свободе, всеобщей продажностью и т. д.

Но опять-таки, нельзя не провести последнюю аналогию и не вспомнить, наряду с монахом Фуше и аббатом Сийесом, еще одного героя французской революционной эпохи, блистательного Шарля-Мориса Талейрана, епископа Отенского, затем князя Беневетского, несомненно, самого гениального дипломата в новейшей истории. Талейран, благодаря протекции своей бывшей любовницы мадам де Сталь, стал министром иностранных дел в 1797 году, еще при Директории, и оставался им вплоть до 1808 г., когда он предал Наполеона, уже предчувствуя – своим особенным чутьем! – что звезда Бонапарта клонится к закату.

Мздоимством в те времена было трудно кого-либо удивить: «Но Талейран все-таки удивил даже своих современников… Он брал взятки с Пруссии, брал с Испании, брал с Португалии, брал с Соединенных Штатов, брал с колоний и метрополий, с материков и островов, с Европы и Америки, с Персии и с Турции; брал со всех, кто так или иначе зависел от Франции… или боялся Франции… Взятки он брал огромные, как бы не желая обидеть, например, великую державу, запрашивая с нее маленькую взятку».[194]

«Он продал Директорию, он продал Консульство, Империю, императора, он продал Реставрацию, он все продал и не перестанет продавать все до последнего дня», – горько сокрушалась впоследствии мадам де Сталь по поводу своего протеже.[195]

В 1814 году прозвучит финальный аккорд, знаменующий окончательное завершение революционных бурь и возвращение на трон династии Бурбонов. Но слабый Людовик XVIII для восстановления полноты власти не может не воспользоваться услугами своих злейших врагов – убийцы своего брата герцога Отрантского Жозефа Фуше и князя Талейрана. Он вынужден их принять в своем дворце, чтобы возвести Фуше в сан теперь уже министра королевской полиции…

Писатели часто изображают роковые события сильнее профессиональных историков. Стефан Цвейг не жалеет ярких красок для живописания этой сцены: «Чтобы лучше ступать, хромой Талейран кладет руку на плечо Фуше, – “порок, опирающийся на предательство”, по язвительному замечанию Шатобриана… Затем Талейран принимает на себя неприятную обязанность представить королю в качестве министра убийцу его брата. Преклонив колени перед “тираном”… для принесения присяги худощавый человек, став бледнее обычно, целует руку, в которой течет та же кровь, что он однажды помог пролить, и присягает во имя Бога, чьи церкви он некогда разграбил и разгромил со своей шайкой в Лионе. Это чрезмерно даже для Фуше».[196]

В замечании Шатобриана о «пороке» и «предательстве» первое от второго отличить очень сложно: их можно многократно менять местами. Но именно с этого «союза» и началась новая эпоха…

Беспристрастная, «внепартийная» история Французской революции до сих пор не написана даже во Франции, замечает в конце XX века объективный историк Франсуа Фюре. Это неудивительно: мы смотрим на французскую революцию как в зеркало, и если не до конца узнаем себя, то только потому, что историческая копия никогда не совпадает с оригиналом.

Но вопреки всему миф о революции вечен, пока существует история. И неважно идет ли речь о грандиозных событиях 1789, 1871, 1917, 1991 – го или же о парижском студенческом шоу 1968-го, где, к счастью, не погибло ни одного человека. Несмотря на миллионы трупов, и сегодня революционный миф по-прежнему обещает тотальное Освобождение всех живущих от политических, социальных, расовых, монетаристских, сексуальных оков, техногенного, глобалистического, медийного насилия… Об этом снова твердят сотни литераторов-интеллектуалов на всех континентах, как, например, это делает в своих политических работах философ Ален Бадью, по совместительству – маоист, или Жижек в книжке о Ленине. Даже классик политико-философской мысли XX века Ханна Арендт в книге «On-revolution» (1963), после рек пролитой крови, со святой простотой левых интеллектуалов создает настоящую Апологию революции.[197]