Русское народничество

«Славянизм не произвел еще не одного дельнаго человека: это — или цыган, как Хомяков, или благородный сомнамбул Аксаков, или монах Киреевский, это — лучшие! Но между тем славянофилы выговорили одно истинное слово: народность, национальность. В этом их великая заслуга... Вообще, в критике своей они почти во всем справедливы...Как только выступают они к положению, - начинаются ограниченность, невежество, самая душная патриархальность, незнание самых простых начал государственной экономии, нетерпимость, обскурантизм и проч.» («Анненков и его друзья: литературные воспоминания и переписка 1835-1885 годов» стр. 538  1892г )

В этой смеси понимания и критицизма, Боткин признается, что западники не решили и даже не начали рассматривать проблему интеллигенции и народа, которую романтические славянофилы по крайней мере признавали фундаментальной.

Второй и гораздо более важный вопрос был в роли буржуазии в будущей политической жизни России. Это была реакция на социализм, которая вдохновляла умы людей в начале 40х; признак зрелости, следуя за молодым и полным энтузиазма утопизмом тех лет. Но для Герцена, это неизбежно представлялось как отказ от тех самых идей, которые он сейчас пытался сформулировать. Западники на самом деле все более и более подпадали под влияние истории Франции и роли tiers état (третьего сословия). Их видение будущего политической жизни России было вдохновлено концепцией буржуазии, к которой Гизо, Тьерри и другие пришли разнообразными способами. Естественно, что именно Грановский, историк, критиковал утопизм западников.  «Социализм», - говорил он, - «чрезвычайно вреден тем, что приучает отыскивать разрешение задач общественной жизни не на политической арене, которую презирает а в стороне от нея, чем и себя и ее подрывает»   («Т.Н.Грановский и его время. Исторический очерк» Чешихин В.Е стр. 288)

Дискуссия чаще всего представляла собой столкновение различных идей, а не исследование ситуации.  Но постепенно покрывая новую территорию, она стала предвидеть будущие проблемы. Члены группы фактически начали задаваться вопросом, хотя все-еще не совсем четко, стоят ли они перед буржуазным периодом или таким, в котором социалистические идеи могут быть реализованы.

Третья проблема в мемуарах Герцена по своему характеру философская. В своей борьбе против романтизма он пришел ко взглядом все больше похожим на взгляды Вольтера и Дидро. Это были главные имена в горячих дискуссиях с Грановским, который хотел сохранить веру в бессмертность души и спиритуализм, который нелегко было описать, но  у которого были сильные эмоциональные корни. Поэтому неудивительно, что Фейербах вскоре стал камнем преткновения, из-за которого разделились западники.

Из-за этой атмосферы, Герцен чувствовал, что переезд из Москвы в 1847 году был в каком-то смысле освобождением. Позже он вспоминал этот формирующий период в России и плодотворные московские дискуссии, но эти года были как-бы покрыты туманом, как-будто дискуссии были слишком далеки от реальности и слишком литературны. Он чувствовал, что атмосфера 40-х в Москве слишком «доктринерская». Он боролся со славянофильской философией истории и с философией своих друзей, но его борьба успеха не принесла. Интеллектуальные партии как-бы окаменели в склерозе, славянофилы и западники все больше оглядывались назад, в прошлое средневековой России, а западники обращались к периоду Петра Великого.  «Пора начать», - отвечал Герцен, - « и человечеству забывать ненужное из былого, то есть помнить о нем как о былом, а не как о сущем.»  (18 Января 1844 Дневник Герцена http://az.lib.ru/g/gercen_a_i/text_0400.shtml )

Желание освобождения окрашивало все его идеи, когда он отправился в Париж. Это даже повлияло на его взгляды о будущем России, которое виделось ему полное великих надежд, из-за того, что Россия не обременена длинной историей, которая так дорога доктринерам. Уже в 1844 году он записал в своем дневнике строчки Гете, посвященные Америке, которые по его мнению еще больше подходят России.

Dich stört nicht im Innern

Zu lebendiger Zeit

Unnutzes Erinnern

Und vergeblicher Streit.

(эпиграф к «О развитии революционных идей в России» А.И. Герцен)

Эти строчки были формулой освобождения для Герцена.