Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Вряд ли французские монархи были более гуманными людьми, чем их московские коллеги, но, очевидно, закон о престолонаследии, который с XIV в. относился к числу основных законов королевства, что-то для них значил, равно как и для французского общества. Трон автоматически передавался старшему сыну монарха, в случае же пресечения правящей фамилии — старшему принцу крови, т. е. представителю той ветви Капетингов, которая ранее других взяла начало от королей. Французские юристы XV в. писали, что во Франции корона наследуется в силу права и потому король не может ею свободно распоряжаться и передавать по своей воле, «король не может лишить наследства своего сына без причины справедливой, священной и разумной, а также и без суда; и необходимо, чтобы всё это было совершено в присутствии представителей трёх сословий королевства, самого короля и 12 пэров; необходимо, чтобы причина лишения сына наследства была им всем известна и перед ними или их депутатами изложена и чтобы выслушан был сын и проведён обычный судебный процесс» (Ж. Жувенель дез Юрсен).

Единственный прецедент лишения законного наследника короны — случай дофина Карла (будущего Карла VII), сына безумного Карла VI, произошедший во время Столетней войны. Пользуясь болезнью мужа, королева-регентша Изабелла через голову дофина передала престол своему внуку-младенцу — сыну английского короля Генриха V и её дочери Екатерины. Но «именно после этого прецедента право неотчуждаемости французской короны окончательно утвердилось, так что впоследствии попыток обойти права законного наследника больше не было»[122]

. Так же чётко во французском законодательстве был прописан институт регентства: в случае малолетства короля от его имени правили либо королева-мать, либо старший принц крови; издаваемые от их имени акты имели ту же силу, что и подписанные королём.

Во Франции профессия юриста уже с XII столетия была уважаемой и востребованной, а к XV в. судейские (офисье) стали весьма влиятельной социальной группой. Капетинги активно использовали её для борьбы с претензиями феодальной знати — юристы, опираясь на положения римского права, обосновывали суверенитет королевской власти. Но, с другой стороны, правовая легитимация последней со временем начинает её же и ограничивать, монархи сами неожиданно стали попадать в юридические ловушки, расставленные для других. Так, Парижский парламент (верховный суд Франции) был обязан регистрировать все королевские указы и в случае несоответствия нового закона старым сообщать об этом королю, предлагая свои возражения или замечания (право ремонстрации). Впервые этим правом Парламент воспользовался в 1338 г. Но с XV в. практика регистрации королевских актов, по словам российского специалиста по истории Парламента С. К. Цатуровой, приобретает со стороны судейских «характер оппозиции»: конец столетия отмечен «постоянными конфликтами Людовика XI с верховными ведомствами [кроме Парламента, это ещё и Счётная и Налоговая палаты], отражёнными в его обширной переписке. Лейтмотивом этих писем на протяжении долгого правления Людовика XI оставались приказы, просьбы и увещевания короля к верховным ведомствам утвердить и зарегистрировать его указы»[123].

При Карле XVII Парламент отказался одобрить намерение короля собрать в свою пользу десятину с французского духовенства, и королю пришлось отступить. Во время нахождения Франциска I в испанском плену в 1526 г. Парламент вёл себя как орган, исполняющий его обязанности, и даже вступил в конфликт с королевой-матерью. Король, вернувшись домой, немедленно отменил все парламентские постановления, подрывавшие полномочия регентши. Судейские подчинились, но сделали недвусмысленное заявление: «Мы хорошо знаем, что Вы выше законов и что никакая внешняя сила не может принудить Вас соблюдать законы и ордонансы, но мы полагаем, что Вы не должны желать всего, что в Вашей власти, но лишь того, что сообразно с разумом, благом и справедливостью, а это и есть юстиция». Французские мыслители XIV–XVI вв. считали Парламент «уздой от тирании» и уподобляли его древнеримскому Сенату.