Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

И здесь опять-таки интересно сравнить итоги московского восстания с результатами самой неудачной из одновременных европейских «инсуррекций» — Фронды: «…судейская элита [возглавлявшая Фронду] кое-чего добилась и для себя, и для общества. Для себя: никогда уже поборы с оффисье не будут достигать таких размеров, как при Ришелье… Для общества: исчезла широко практиковавшаяся кардиналом-диктатором практика чрезвычайных судебных трибуналов — правительство по-прежнему постоянно применяло административные аресты на неопределённый срок, но право проведения процессов осталось только за регулярными судами»[257]

. Это, конечно, немного, но показателен сам характер достигнутых изменений.

Или возьмём тоже не особенно успешную Неаполитанскую революцию, правда, на короткое время низложившую монархию и провозгласившую республику, «дабы никакой король, или монарх или князёк не мог иметь отныне никаких притязаний и дабы наше королевство и народ стали бы вольными и свободными от всех мучений и рабства». Неаполь в итоге остался под властью Испанской короны, но ряд требований восставших был удовлетворён: утвердилось равное представительство «народа» и дворян в управлении городом, были отменены или снижены вдвое пошлины на торговлю продуктами, «большинство наиболее видных участников революции… из числа „цивильных“ [верхушка „среднего класса“] были назначены на самые высокие посты в управлении [Неаполя] — в казначейство и главный суд (Викарию), несмотря на противодействие возмущённого короля Филиппа IV [так!]»[258]

. Подтверждением старинных каталонских привилегий закончилась длительная вооружённая борьба каталонцев с Испанией при помощи французов.

В 1648 г. закончилась Тридцатилетняя война, главной пружиной которой являлась борьба протестантов империи Габсбургов за свои права. Итогом войны стали «амнистия всех подданных императора, когда-либо сражавшихся с оружием в руках против католического престола»[259]

и равенство между католиками, лютеранами и кальвинистами. В случае перехода подданного того или иного князя в иную, чем у последнего, конфессию за подданным оставалось право на эмиграцию с шестимесячным сроком для отъезда и с сохранением прав диссидента на его движимое и недвижимое имущество.

Не будем здесь говорить о возглавленной парламентом английской революции, которая в том же самом году, когда было принято Уложение, отправила короля Карла I на плаху (в связи с чем Алексей Михайлович отменил привилегии английских негоциантов) и установила республиканское правление. Это уже принципиально другой масштаб.

Земский собор, так и не ставший действительным органом общественного представительства, в дальнейшем окончательно вернулся к своему урождённому официальноадминистративному облику. «Представительство начинает рассматриваться как своего рода служба, за которую, как и за всякую другую, можно получать государево жалованье и просить наград. Сохранилось много челобитных с таким содержанием: в одних „бьют челом“ выборные дворяне о денежном жалованье или о награждении чином, в других — выборные посадские люди о доступной для них „государской милости“ — праве беспошлинно курить вино или топить баню. Но красноречивей содержания самый тон, каким написаны челобитные этих законодателей. „Прибрели, Государь, мы, бедные и разоренные холопи твои из городов, — пишут, напр., в коллективной челобитной дворяне 6 городов, — бояся твоего, Государева, страху, спеша к указному сроку к тебе, Государю, к Москве без запасны… И ныне, Государь, мы, бедные и до конца разоренные холопи твои, ожидая на Москве твоего, Государева, и земского дела вершенья, волочась со всяких нужд и голодом помираем. Милосердый и праведный Государь, помилуй нас, вели, Государь, свое, Государево, жалованье дати нам, чтобы голодом не помереть“… Но раз, таким образом, „служба по выбору“ стала рисоваться обывателю в привычных красках государственной повинности, которую надо исполнять, „бояся государева страху“, то не замедлило произойти сближение между столь различными областями и в других отношениях. Если раньше правительству приходилось постоянно жаловаться на уклонение служилых людей от военной повинности, то довольно скоро оно столкнулось с таким же отношением и к выборам. В представительстве избиратели видят свою обязанность, не чувствуя в нём своего права, и потому не является неожиданностью, если мы узнаем, что воеводам иногда только с помощью пушкарей и стрельцов удавалось заставить население осуществлять свои избирательные права»[260].