Рыболовы

— Фу, ты пропасть! — махнулъ рукой мужикъ и съ досады даже плюнулъ. — Вдь и мн перепало-бы отъ него что-нибудь.

— Въ лучшемъ вид перепало-бы. Ашотк двугривенный… «Глаза, говоритъ, у тебя шустрые вотъ теб двугривенный»… Ущипнулъ за щеку и далъ. Васьк за грибы…

— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».

— И двки были… Двкамъ на полтину пряниковъ, на тридцать копекъ орховъ, а ужъ пива что! Ты знаешь-ли, вдь онъ вчера два ящика пива споилъ всмъ.

— Охъ, не разсказывай!

— Закусокъ разныхъ въ жестяныхъ коробочкахъ привезъ, шесть бутылокъ вина — и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раковъ кипятила. И Боже мой, что у насъ тутъ вчера было! Вотъ не знаю, чмъ сегодня обрадуетъ. Утку ему сейчасъ буду жарить, что онъ вчера у меня убилъ.

— Анисья! Ставь самоваръ! — опять послышался въ изб хриплый голосъ.

— Да ужъ поставленъ, поставленъ, — откликнулась баба. — Сейчасъ закипитъ. Подамъ.

Изъ избы выбжалъ мальчишка въ красной рубах, босой и безъ шапки.

— Куда ты, Ванюшка?

— Къ кабатчику! За ромомъ! Петръ Михайлычъ послалъ! — крикнулъ мальчишка, махнулъ въ воздух рублевой бумажкой и пустился бжать.

— Опять, стало быть, чудить будетъ, — улыбнулась баба, покачала головой и направилась въ избу.

II.

Въ изб, на старинномъ краснаго дерева диван съ клеенчатымъ сидньемъ и съ деревянной спинкой сидлъ пріхавшій изъ Петербурга охотникъ Петръ Михайлычъ. Это былъ плотный мужчина купеческой складки съ рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватомъ лиц, сильно опухшемъ отъ вчерашняго пьянства. Рдкіе и мокрые посл умыванья волосы, только сейчасъ расчесанные, прилипли у него къ вискамъ. Смотрлъ онъ на свтъ щурившись и покуривалъ папиросу. Передъ нимъ пыхтлъ на стол самоваръ и стояла полубутылка простого кабацкаго рома. Петръ Михайлычъ былъ въ одномъ нижнемъ бль и въ войлочныхъ туфляхъ на босую ногу и говорилъ вертвшемуся передъ нимъ егерю:

— Вотъ, братъ, Амфилоша: хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкій ромъ приниматься. Садись къ столу, голова.

— Благодаримъ покорно, Петръ Михайлычъ, а только мой совтъ вамъ — не очень съ утра-то на ромъ наваливаться. Лучше посл.

— Отчего? — спросилъ охотникъ.

— Какъ: отчего? Какая-же посл этого будетъ охота, ежели вы съ утра въ градусъ придете! Вдь на охоту надо идти, а выводки-то куропатокъ у меня въ четырехъ верстахъ отсюда.

— Чудакъ-человкъ, да вдь опохмелиться-то надо-же посл вчерашняго. Вдь башка трещитъ.

— Мой совтъ, лучше опохмелиться стаканчикомъ водки и закусить огурчикомъ или яишенкой. Сказать Анись, такъ она живо на шестк яичницу сварганитъ. Право слово, выпейте лучше простой водки, а ромъ вдь онъ ослабляетъ. Не въ себ будете.

— Хмъ… Ты говоришь: водки. А водка у насъ есть или посылать надо?

— Съ пару-то стаканчиковъ и у меня найдется — одинъ про васъ, а другой про меня. А ужъ потомъ чайкомъ съ лимончикомъ запьемъ, только безъ рому, яишенкой закусимъ и, благословясь, въ путь. Послушайтесь вы меня.

— Водки-то-бы дйствительно хорошо. Ну, давай.

— Стряпать, что-ли, яичницу-то? — послышался изъ-за перегородки женскій голосъ.

— Стряпай, стряпай, Анисья, — отвчалъ егерь, досталъ изъ кармана ключъ, ползъ въ стоящій въ углу сундукъ и досталъ оттуда бутылку съ остатками водки. — Даже и съ три стаканчика найдется, — прибавилъ онъ, посмотрвъ бутылку на свтъ.

— Вотъ и ладно. Садись.

Егерь хотлъ было ссть, но вспомнилъ и сказалъ:

— Тамъ мужикъ Степанъ васъ дожидается на двор. Спрашиваетъ, когда обратно на желзную дорогу подете.

— А! Стаканъ? Да что ему такъ загорлось? Будетъ день и будутъ мысли.

— Вотъ и я то-же самое ему сказалъ, а онъ лзетъ: доложи, говоритъ,

— Я здсь, батюшка Петръ Михайлычъ! — послышалось изъ кухни. — Съ здоровьемъ вашу милость пришелъ поздравить. Прикажите войти.

— Или услыхалъ, что водку люди хотятъ пить? Войди, войди, чертова игрушка.

Вошелъ мужикъ Степанъ и поклонился.

— Чай да сахаръ вашей милости. Съ здоровьемъ честь имю васъ поздравить, — заговорилъ онъ.

— Ты зачмъ пришелъ-то?

— А узнать, когда, ваша милость, на желзную дорогу хать изволите. Ежели сегодня утречкомъ, то нужно приготовить лошадь, потому она у меня на лугу.

— Лошадь! Чудакъ-человкъ, я еще и на охот не былъ. Или теб такъ ужъ очень выжить меня хочется?

— Зачмъ выживать, Петръ Михайлычъ? Мы такому охотнику завсегда рады, вы у насъ господинъ, можно сказать, на рдкость, а долженъ-же я свое дло справить, ежели вы изволили подрядить меня, чтобы и обратно васъ на желзную дорогу отвезти.

— Ночью сегодня поду. Справляйся къ ночи.

— Вотъ и отлично. Стало быть я и лошадь въ ночное пускать не буду. А ужъ такъ я кляну себя, Петръ Михайлычъ, что я на вчерашній пиръ къ вамъ не попалъ! Дуракомъ себя называю.

— Да ты дуракъ и есть.

— Это точно, ваше степенство. Жерди лавочнику съ рки возилъ. А какая заработка?

— Нтъ, ты и такъ дуракъ, безъ этого дуракъ.

— Пусть будетъ по-вашему, ваше степенство, — улыбнулся мужикъ. — А вотъ водочки мн поднесите стаканчикъ, чтобы съ здоровьемъ вашу милость поздравить.

— Водки, братъ, мн и самому мало. Тутъ только мн да егерю.