Рыболовы

— Дичину моя баба даже изжаритъ, ежели при васъ есть дичина. Она въ Питер въ старые годы у господъ въ кухаркахъ живала.

— Какая дичина, коли мы еще только на охоту пріхали, а вотъ яишенку вели сварганить.

— И самоваръ, и яишенку, и грибковъ поджарить можно. Блые грибы есть на отличку…

— Петръ Михайлычъ, ваша милость, да вдь эдакъ засидимся, такъ ужъ какая-же потомъ будетъ охота, — сказалъ егерь. — Вотъ по стаканчику выпить, ничкомъ закусить и въ путь надо.

— На скору руку, мы на скору руку… Самовара намъ не надо. Что теплую сырость въ живот разводить! Грибовъ тоже не надо. А вотъ хорошенькую яишенку давай… Тепленькимъ пріятно закусить.

— Настасья! Господа пріхали! Жарь скорй господамъ яичницу! — крикнулъ сторожъ жен и, возвратясь къ охотникамъ, прибавилъ:- А васъ позвольте стаканчикомъ съ пріздомъ поздравить.

— Да неужто пьешь? — улыбнулся Петръ Михайлычъ.

— Господи Боже мой! Въ лсу живемъ, да чтобы не пить! Неужто на землю льемъ?

И заходили по рукамъ два мельхіоровые стаканчика, привезенные охотниками. Вс выпили. Петръ Михайлычъ жевалъ крутое яйцо и говорилъ:

— Вотъ водки-то, пожалуй, мы и мало съ собой захватили. Вдь насъ ужъ пять душъ теперь очутилось.

— Насчетъ водки, ваше здоровье, не безпокойтесь. У меня полъ-четверти къ Успеньеву дню на черник настаивается. Поставили ее съ женой въ укромное мсто, чтобы и не смотрть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнемъ, коли потребуется.

— Въ лсу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчикъ, коли такъ. И мы выпьемъ по второму, чтобы не хромать, — сказалъ Петръ Михайлычъ, налилъ стаканчикъ и препроводилъ его себ въ ротъ,

— Петръ Михаилычъ, не накаливай! Ослабнешь передъ куропатками-то, — замтилъ ему Василій Тихонычъ.

— Поди ты! Теперь-то только у меня подкрпленіе чувствъ и выходитъ.

Егерь махнулъ рукой и отвернулся, пробормотавъ:

— Опять никакого толку съ куропатками не будетъ. Помилуйте, нуженъ врный глазъ, а тутъ…

— Чудакъ-человкъ, да ежели ты хочешь знать, такъ у меня врный-то глазъ только посл пятой рюмки длается, — отвчалъ Петръ Михайлычъ. — На-ка, выпей.

— Я-то выпью, потому мн не вредитъ. А вы вотъ лучше посмотрите-ка, который теперь часъ, да и положимъ пункту, сколько намъ времени здсь сидть.

— Что часъ! Счастливые часовъ не наблюдаютъ, а несчастные ихъ закладываютъ. Эдакое здсь мсто прелестное, благораствореніе воздуховъ, изобиліе грибовъ земныхъ, а мы будемъ часъ назначать! Сторожъ! Какъ тебя звать? — Антропомъ-съ.

— Вели-ка, братъ, Антропъ, жен и грибковъ зажарить. Выпьемте, братцы…

— Ваша милость! Что-жъ это такое! Неужто намъ здсь до полудня сидть! — воскликнулъ егерь.

— Да вдь въ полдень-то только самый адмиральскій часъ и настанетъ. Пей, Антропъ! выпьемъ, Вася!

Опять стаканчикъ заходилъ по рукамъ. Степанъ крутилъ головой отъ удовольствія и, улыбаясь, говорилъ:

— И что за чудесный купецъ у насъ этотъ Петръ Михайлычъ, такъ просто на удивленіе! Вдь вотъ сколько приходится всякихъ охотниковъ возить, а нтъ ему равнаго по доброт и веселости! Рдкость, а не охотникъ.

Появилась шипящая на сковородк яичница. Снова выпивка. У Петра Михайлыча началъ заплетаться языкъ.

Егерь смотрлъ на него и тяжело вздыхалъ.

— Съ грибками-то, съ грибками-то только поторапливайся… — говорилъ Петръ Михайлычъ Антропу.

— Да ужъ баба и такъ шаромъ катается. Глазомъ не моргнете — грибы подадутъ. А вы вотъ что… Вы не желаете-ли солененькихъ? Грузди у меня соленые есть.

— Грузди? Свжіе грузди? Да вдь это одинъ восторгъ! Что-жъ ты раньше-то про нихъ не сказалъ. Тащи скорй грузди! Съ груздемъ по чапорушечк! — ликовалъ Петръ Михайлычъ.

Антропъ принесъ глиняную чашку соленыхъ груздей и выпивка продолжалась. Петръ Михайлычъ попробовалъ для чего-то встать, но опять упалъ на рогожу. Ноги отказывались служить. Егерь снова махнулъ рукой и произнесъ:

— Конецъ охот. Мертвое тло въ сборную избу повеземъ. Ахъ, Петръ Михайлычъ! Дв недли берегу ему куропатокъ — и вдругъ эдакое происшествіе!

— Амфилотей! Что ты тамъ бормочешь! Во фрунтъ! Сюда! — заговорилъ Петръ Михайлычъ.

Егерь отошелъ въ сторону.

Солнце поднималось все выше и выше. Запасъ водки въ двухъ охотничьихъ фляжкахъ изсякъ. Антропъ притащилъ четверть съ черничнымъ настоемъ. Появились наконецъ и жареные грибы. Ликованіе было общее. Василій Тихонычъ, отпробовавъ жареныхъ грибовъ, кричалъ:

— Да здсь въ лсу французскій ресторанъ! Совсмъ французскій ресторанъ! Смотри грибы-то состряпаны! Донону въ Петербург только впору такъ подать. А эти соленые грузди! Въ Милютиныхъ лавкахъ такихъ груздей не найти.

Бражничанье продолжалось.

Въ это время на дорог показался верховой. халъ на неосдланной лошади деревенскій мальчишка, тотъ самый, который вчера продалъ Петру Михайлычу раковъ и привелъ Аришку и другихъ крестьянскихъ двушекъ для псенъ. Онъ подскакалъ къ охотникамъ и остановился.

— Фу! Насилу нашелъ! — сказалъ онъ, не слзая съ лошади.

— Ванюшка! Что теб? Откуда ты, лшій? — удивленно спросилъ Степанъ.

Хозяйка сборной избы меня вотъ за Петромъ Михайлычемъ послала. Петръ Михайлычъ, пожалуйте на деревню. Супруга ваша изъ Питера пріхала и васъ требуетъ.