Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)

— Так вот слушай. На этой земле нет коренного населения. Здесь все пришельцы, только одни пришли раньше, а другие — позже. Иногда мусульмане недобрым словом вспоминают герцога Годфруа, который взялся неизвестно откуда и захватил их родную землю. А ведь великий Годфруа отбил эту землю у тюрков — кочевников, которые сами появились здесь незадолго до крестоносцев и пришли сюда захватчиками. Почему же сейчас никто не говорит: «Тюрки, убирайтесь обратно в свои степи». А тюрки отбили Святую землю у арабов, которые здесь так же пришельцы, а родина их — Аравия. Мы же не говорим: «Пусть арабы убираются в свою Аравию, мы изгоним пришельцев». Арабы отбили Палестину у греков, родина которых — в Греции, а не здесь. Греки — ромеи приняли Палестину, как наследство от римлян, которые так же пришли сюда завоевателями. Мы, франки — прямые наследники тех римлян, древних хозяев Палестины. По сравнению с крестоносцами и арабы, и тюрки — гораздо более поздние пришельцы и у нас больше оснований предложить им убраться к себе домой.

— А евреи?

— Евреи тоже пришли сюда завоевателями. С мечами пришли. Об этом повествует Библия. Они истребили коренной народ — филистимлян, по которому эта земля и названа Палестиной.

— У евреев, значит, больше прав на эту землю, чем у римлян-крестоносцев?

— Право мало получить. Его надо удержать. Эта земля — особая. Обетованная земля. Господь пообещал дать её народу своему — Израилю. А Церковь Христова — новый Израиль. Поэтому крестоносные франки — здесь. Мы мечём отстаиваем дарованное нам Богом право, отбиваясь от пришельцев-завоевателей, у которых нет никаких прав.

Многомудрый капеллан полагал, что они только начали разговор и намеревался развернуть перед мысленным взором восхищённого послушника целую теорию божественного права, но Эмери неожиданно сказал:

— Я всё понял, святой отец. Большое вам спасибо.

Капеллан опешил и растерялся. Было похоже, что этот юноша и правда всё понял, хотя что-то очень быстро. Старому монаху было трудно понять, что представления о праве данном свыше было так же естественно для души этого юноши, как представление о необходимости дышать. Ему лишь не хватало некоторых фактов. Он их получил и ни в чём больше не нуждался. В душе учёного монаха промелькнуло смутное подозрение, что ему стоило бы многому поучиться у этого юноши, и он сказал, добродушно улыбнувшись:

— Ступай с миром, прекрасный брат.

* * *

Эмери было 13 лет, когда он впервые увидел множество израненных и убитых тамплиеров. Ворота Тортозы распахнулись и в крепость втянулась скорбная процессия — в сопровождении раненных, едва державшихся на конях тамплиеров, стучали по мостовой телеги с мёртвыми и тяжело раненными. На телегах не было белых плащей, только окровавленные побуревшие лохмотья.

У одного рыцаря была полностью раздроблена голова, должно быть — работа тяжёлой палицы. На месте лица была страшная каша. Голова другого была отрублена и лежала на телеге рядом с туловищем. Губы головы застыли в странной изумлённой улыбке. На смертельно-бледных, покрытых испариной лицах раненных отражалось нечеловеческое напряжение — видимо, они из последних сил сдерживались, чтобы не кричать. Впрочем, один сержант, раненный в живот, орал истошно и оглушительно. Слуги лазарета подбежали к нему в первую очередь, дали что-то отхлебнуть из осторожно поднесённого ковша, и вскоре крики смолкли.

Женщин в крепости не было, никто из встречавших не причитал и не голосил. Командор крепости стоял во дворе без плаща, в одной тунике, широко расставив ноги. Лицо его было совершенно каменным. К нему, не торопясь, подъехал командор почти полностью перебитого отряда, с трудом спешился, сделал несколько коротких пояснений и ответил на несколько столь же коротких вопросов. Эмери стоял в стороне и слов не разобрал, да они для него и не имели значения. Стояла почти абсолютная тишина, во дворе распоряжался брат-начальник лазарета, его короткие команды звучали отрывисто и повелительно.

Двух юных послушников вырвало. Эмери посмотрел на перекошенные ужасом слюнявые лица товарищей с большим сочувствием. Потом опять взглянул на убитых и раненных, на страдающую и отстрадавшую плоть. В его ясных, широко распахнутых глазах в этот момент никто не прочитал был сострадания. В них читалась… молитва. Казалось, юноша сосредоточенно и напряжённо слушает Бога.

Вид крови никогда не пугал Эмери, а сопровождавшие смерть гадкие запахи не вызывали отвращения. Жуткие картины смерти и поражения немощной плоти странным образом вызывали в его душе мистический настрой. Он словно слышал шуршание ангельских крыльев над погибшими в святом бою, а значит победившими тамплиерами. Где была смерть, там отверзались двери рая. Эмери не думал об этом. Он так чувствовал.