Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)

Каждый тамплиер умирает в тот момент, когда надевает белый плащ. Смерть в бою не приносит настоящему тамплиеру ничего нового и говорить тут не о чем и ужасаться не чему. Момент смерти — мистическое торжество. Душа отправляется к Богу. Это праздник, и его духовное величие позволяет не обращать внимания на то, как выглядят бренные останки человека. Впервые увидев этот праздник смерти Эмери стал воспринимать великую гармонию тамплиерского служения ещё более глубоко и обострённо. Шелест ангельских крыльев так близко. Разве это не сказка? Нечто, постепенно умиравшее в его душе, тогда окончательно умерло. Он был счастлив.

* * *

С отцом в Тортозе они виделись редко и разговаривали не много, но Эмери постоянно ощущал его присутствие рядом, испытывая от этого настоящую радость. Глаза отца тоже светились радостью, когда встречались с глазами сына. Большего им и не надо было. Как-то отец обронил:

— Жаль всё-таки, что род Арвилей прервётся, когда ты станешь тамплиером.

Сын удивлённо на него посмотрел:

— Наш род никогда не прервётся, отец. Наш род теперь — Орден Храма, а Орден будет существовать столько же, сколько и этот мир. Я чувствую всем сердцем — в нашем Ордене есть нечто такое, что гарантирует его от разрушения и погибели. Изгнать тамплиеров с земли — выше сил человеческих. А Орден и в лучшем мире продолжит своё существование. Значит, род Арвилей не исчезнет, а перейдёт в вечность. Благодаря тебе, отец.

Командор д'Арвиль с изумлением смотрел на сына. Он понял, что Эмери уже заметно обогнал его в духовном развитии, и это в таком юном возрасте. «Да есть ли возраст у Эмери?» — спросил он себя. Воистину такой юноша может продолжить свой род только в вечности.

* * *

У Эмери был возраст. В 1229 году, когда ему было 17 лет, его приняли в Орден и сразу же посвятили в рыцари. Эмери воспринял ритуал приёма в Орден, как ритуал погребения. Ещё с детства его душа медленно и постепенно умирала для мира, а теперь, надев белый плащ, он почувствовал, что умер абсолютно и совершенно. Да, он принял свою свершившуюся смерть, как проявление высшего совершенства и ещё сильнее возлюбил Орден, который дал ему эту возможность. Эмери любил теперь всех и всё, что видел во круг себя, любовью, очищенной от всего земного. Его братья, рыцари Храма, представлялись ему ангелами, точнее даже не представлялись, а были ими в определённой части своей души, а Эмери видел теперь только эту их часть. Воистину, чтобы возлюбить мир по-настоящему, надо умереть для мира.

После церемонии посвящения отец подошёл к сыну, облачённому в белый плащ, и обнял его со словами:

— Приветствую тебя, мой прекрасный брат. Не знал, что это такое счастье — называть сына братом.

— Ещё большее счастье, отец, когда подчинение сына родителю и подчинение рыцаря командору — это одно и то же. Такая иерархия воистину священна.

* * *

Через месяц после того, как Эмери посвятили в рыцари, крестоносцы вошли в Иерусалим под знамёнами безбожного императора Фридриха. На тамплиеров в те дни было жалко смотреть. Потерю Святого Града при Саладине они перенесли стоически, не сомневаясь, что ещё вернутся в Иерусалим победителями и вновь взметнут в небо Босеан на Храмовой горе, в сердце их Ордена. И вот Иерусалим возвращён христианам. Всем христианам, но только не тамплиерам. Договором между императором и султаном передача Храмовой горы вообще не была предусмотрена. Храмовники выразили по этому поводу своё возмущение, император — своё презрение. И теперь тамплиеров при попытке приблизиться к Святому Граду добросовестно обстреливали арбалетчики императора. Дело балансировало на грани открытого вооружённого столкновения между Орденом и Фридрихом. Столь абсурдной и пакостной ситуации раньше не мог представить себе ни один сумасшедший.

Впрочем, Эмери, всегда склонный гармонизировать и уравновешивать факты, отнюдь не считал, что в конфликте Ордена и императора есть некое трагическое и неустранимое противоречие. Ему, напротив, представлялось, что всё очень просто. Фридрих — живое воплощение безбожной лжи, и его личное соглашение с султаном, который был так же безразличен к исламу, как и Фридрих к христианству, не могло иметь никаких последствий для Ордена. Орден Храма по самой своей природе на лжи ничего созидать не мог и не был в принципе неспособен извлечь выгоду из того обстоятельства, что двум монархам нет дела до Божьей правды. Обсуждать эти вопросы — всё равно что спорить, стоит ли строить замок посреди моря на глади вод.

Не все тамплиеры считали так же, некоторые полагали, что в Иерусалим надо вернуться любой ценой, а там видно будет. Эмери охотно излагал своё видение ситуации, но ни с кем не спорил. Как можно спорить со священным порывом братьев? Они были правы даже в своей неправоте.