Рыцари былого и грядущего. Том II

Дело было далеко не только в том, что всеобщее внимание его тяготило. Этот мир казался ему каким-то фальшивым, искусственным, ненастоящим, как берёзы в кадушках по русским кабакам Парижа. Эмигрантские косоворотки и сапоги отдавали игрой в патриотизм. Их костюмы элегантного французского покроя отдавали, напротив, забвением патриотизма подлинного. Наверное, он просто придирался к ним и был совершенно несправедлив, за что постоянно себя корил, но была тут и объективная сторона: эти люди неизбежно впитали в себя столько современной Франции, что вряд ли уже были носителями исконной русской духовности, отнюдь при этом не обратившись в французов. Они либо играли русских, либо играли французов. Они обречены были играть. Вот это-то и отталкивало от них Ансельма, душа которого стремилась обрести нечто подлинное, но не находила, да, кажется, и не могла найти. Он и сам-то, оставаясь на своей родной земле, превращался в эмигранта, непонятно только из какой страны.

***

Потом он встретил Глеба и эта встреча перевернула всю его жизнь. В храм на богослужение пришёл непривычно и непонятно одетый молодой человек с глазами ясными, лицом мечтательным, но, вместе с тем – решительным и жёстким. Ансельм постоянно отвлекался от Литургии, бегло поглядывая на молодого человека, который явно пришёл сюда впервые. Приложившись ко кресту, Ансельм вышел на улицу, как всегда постаравшись ускользнуть поскорее, чтобы избежать участия в «братском общении». Юноша вышел за ним и без всяких психологических сложностей сразу же обратился к французу по-русски:

– Позвольте представиться, месье, меня зовут Глеб.

– А меня – Ансельм, – он пожал протянутую руку и постарался улыбнуться так же открыто, как и незнакомец. Всё это произошло почему-то очень естественно и совершенно без напряжения.

– А ведь вы не из эмигрантов, Ансельм.

– Я француз и русских корней не имею. Это заметно?

– Да как сказать. Если бы я встретил вас на Красной Площади – ни за что не признал бы француза.

– Так вы из Советской России?

– Ну да. Всего с месяц, – Глеб сказал об этом так же легко и непринуждённо, как если бы назвал свой адрес в Париже.

По лицу Ансельма пробежала тень недоброжелательства.

– Не любите советских людей? – так же легко и непринуждённо полюбопытствовал Глеб.

– Не жалую, – отчётливо выговорил Ансельм.

– Вот и я тоже их не жалую, – развёл руками ни чуть не обескураженный Глеб. – Советские люди – народ весьма специфический. В них русского – не более, чем на треть.

– А в вас?

– Да и во мне тоже. Но для меня это – проблема, а для них – нет.

– Какими же судьбами здесь?

– А у меня дед был белогвардейским офицером, бежал за границу, осел в Париже. Жену с новорождённым сыном, моим отцом, оставил под Калугой – такая кутерьма была тогда, что вывести их не смог, хотя и очень хотел. Так, во всяком случае, считала моя бабушка.

– Как же чекисты не расстреляли жену белого офицера-эмигранта?

– Не доглядели. Чека работала хорошо, но не безупречно. Бабушка воспитала моего отца в белогвардейском духе, и он меня – так же. Отец всегда говорил мне: «Помни, Глеб, мы – последние русские. Твой дед жизни своей не щадил, сражаясь с красной нечистью, и ты когда-нибудь продолжишь его дело». Я и комсомольцем никогда не был, не приняли, потому что крест отказался снять.

– Как это замечательно! – воодушевился Ансельм.

– Ах, mon ami, знал бы ты, какая гнетущая атмосфера царила в нашей семье. Всегда и во всём – только ненависть и никакого позитива. Да и тягостно это, когда в школе говорят одно, а дома – другое. Верный путь к шизофрении.

– А почему столько иронии? Ты как будто рассказываешь очень смешную историю.

– А разве это не смешно, когда в Москве при Брежневе растёт юный белогвардеец? Да если бы я, Ансельм, не научился смотреть на наши игры с изрядной долей иронии, так непременно попытался бы или Мавзолей взорвать, или ещё что-нибудь в этом роде учудить. А была бы хоть капля смысла. Мы – последние калеки гражданской войны. В нас нет духовного здоровья. И эмигранты наши – такие же калеки. Кривляются, пыжатся, что-то такое из себя изображают.

Ансельму стало тяжело. Он был согласен с Глебом, но поддакивать не хотел. Из таких откровений невозможно выбраться ни к чему здравому. Некоторое время они молча шли по улице, потом Ансельм спросил:

– Ты так и не сказал, как здесь оказался.

– Да куда проще. Взял туристическую путёвку и в Париже оторвался от группы. Год назад отец умер. Он завещал мне найти в Париже могилу деда. Передал фамильные драгоценности. Диссиденты научили, как их через границу провести. И вот я здесь. Драгоценности загнал, денег хватит ещё на несколько месяцев.

– А могилу деда нашёл?

– Пока не смог.

– Хочешь вместе поедем на Сен-Женевьев-деБуа?

– Да я ведь об этом и хотел попросить.

***

– Глеб, иди сюда!

– Неужели нашёл?