Рыцари былого и грядущего. Том II

Ансельм и Глеб стали неразлучны, встречаясь почти каждый день. Они гуляли, спорили, чуть ли не ссорились, потом мирились и уже не могли друг без друга жить. Ансельм помог Глебу устроиться на работу в русское издательство. Глебу не понравилась псевдорусская среда, но это был для него твёрдый кусок хлеба, к тому же он там получил доступ к таким книгам, к каким и прикоснуться не мечтал в Союзе. Иногда они ходили на богослужение в православный храм, но не часто, спорить было интереснее.

– Ансельм, да ты и представить себе не можешь, насколько ты любишь Достоевского.

– А за что мне любить этого в высшей степени вредного писателя, с таким блестящим талантом насаждавшего ложные представления о христианстве?

– Да за то, что вы с ним – родственные души. Ты смотришься в Достоевского, как в зеркало, узнаёшь самого себя и злишься на собственное отражение.

– Спасибо, утешил. Во мне, должно быть, и правда мало духовного здоровья и внутренней силы настоящего христианина, но мой идеал именно таков, и он ни мало не похож на князя Мышкина.

– А ты встречал таких вот – внутренне сильных и духовно здоровых христиан?

– Боюсь, что нет.

– А вот если бы встретил, тогда вам было бы о чём поговорить с Фёдором Михайловичем в тонах куда более дружелюбных. Пойми же ты, Ансельм, что князь Мышкин – реальность, а твой идеал – абстракция. Конечно, реальность всегда проигрывает идеалу в непогрешимой безупречности, но воплотись твой идеал, он, может быть, побежал бы к князю Мышкину за советом и правильно сделал бы. Да и ты ещё побежишь, благо это будет несложно, ведь ты же с Мышкиным ни днём, ни ночью не расстаёшься – споришь с ним, как со мной.

– Ну не мой это писатель.

– Ладно, уймись. Все хорошие писатели – твои. Они друг друга объясняют. На чём ты там у себя в Сорбоне защищаться намерен?

– Моя работа имеет пока рабочее название «Антидостоевский».

– Да глупее ничего и представить себе невозможно. Ну почему мы все, едва у нас душа загорается, тут же становимся какими-нибудь «анти». «Антибольшевизм», «Антидостоевский»…

– Потому что у нас нет позитивной программы.

– Красиво сказал. Умно и элегантно. Так мы и потонем в своей бесплодной интеллектуальности. Мы ведь даже не хотим выгребать ни к какому твёрдому берегу.

– Что-нибудь посоветуешь? – раздражённо буркнул Ансельм.

– Ну почитай вот хотя бы Ивана Шмелёва. Только не «Солнце мёртвых», не надо. Возьми «Лето Господне» – это позитив.

– Шмелёв? Я и не слышал про такого.

– Ещё бы тебе в Сорбоне про Шмелёва рассказали. Можно подумать, твоя alma mater очень сильно отличается от МГУ.

***

Иван Шмелёв очаровал Ансельма. Глеб был прав, именно такой вот кристальной и прозрачной, здоровой и здравой ясности так жаждала его душа. Мир Шмелёва – мир бытовой и волшебный, приземлённый и возвышенный, близкий и недоступный, был тем миром, в котором Ансельм хотел жить. Здесь сам воздух был пронизан чудным православным духом, а ведь это не жития святых, это повседневность подлинного русского мира.

– Разве не за этот мир должны быть сражаться белые? – спросил Ансельм Глеба.

– Надгробия Сен-Женевьев-де Буа нам ничего не должны. Ту фазу гражданской войны мы давно проиграли. И сегодня мы не можем сражаться за тот мир, потому что его нет и никогда не будет.

– Почему же не будет?

– Да потому что русских больше нет. И французов тоже нет. Кругом сплошная «Марсельеза» – и в России, и во Франции. Ты посмотри во что выродились твои соотечественники безо всякого большевизма.

– Я не француз. Я франк.

– Всё это игра словами. Забудь, Ансельм. Франков тоже больше нет.

– Но мы-то с тобой – есть!

– А я и в этом не уверен.

***

– Я ушёл из университета, Глеб. Я больше не специалист по русской литературе, – на лице Ансельма застыло удивление, как будто он и сам не верил в то, о чём говорил.

– Рассказывай, горемыка ты мой парижский, – Глеб, кажется, нисколько не был расположен жалеть своего друга.

– Мой руководитель наотрез отказал мне в том, чтобы я делал работу по Шмелёву.

– И у тебя, как всегда, вся русская литература свелась к одному имени?

– Нет, Глеб, дело даже не в Шмелёве. Я просто окончательно понял, что являет собой наша профессура, и не могу больше работать вместе с ними. Знаешь, что сказал мне шеф?

– И что же он, жестокий, тебе сказал?

– Если, говорит, тебя, Ансельм, так заинтересовал мир русского купечества, так писал бы ты по Александру Островскому, разоблачал бы тёмное русское царство, развивал бы гениальные мысли Белинского. Тогда, дескать, и наши русские друзья окажут нам финансовую поддержку. А Шмелёв? Никому это не надо ни в России, ни во Франции. Всех только разозлим.

Глеб жизнерадостно расхохотался:

– Молодцы, чекисты, красиво работают. Никогда не сомневался в их способностях, но такой прыти, откровенно говоря, не ожидал. КГБ контролирует Сорбону. Что может быть изящнее?

– Мне не смешно, Глеб, у меня жизнь обрушилась.