Рыцари былого и грядущего. Том II

Маленький вонючий ребёнок вечно орал и мешал спать, но даже не это было самым страшным. Страшнее всего было то, что этот ребёнок существует, да ещё так близко от Лилит. Ей вдруг захотелось причинить ему очень сильную боль – пусть тогда орёт, тогда его даже приятно будет послушать. Она стащила у матери длинную иглу и, дождавшись, когда родителей не будет рядом с ребёнком, подошла к его кроватке. Он спал, выпростав из пелёнок ручку – отвратительный отросток живой плоти. Она стала медленно пронзать иглой его ручку. Никогда раньше она не испытывала такого наслаждения. По мере того, как игла входила в трепетную плоть, Лилит казалось, что в неё тоже что-то входит – что-то чужое, причиняющее боль, но вместе с тем – удовольствие. Лилит почувствовала, что она – уже не она. Лилит даже не слышала, как кричал ребёнок, смутно помнила, как в комнате появились взрослые. Её куда-то тащили, потом куда-то везли на машине.

В психиатрической больнице было плохо, потому что здесь до неё все дотрагивались, но теперь она чувствовала в себе силы всё это выдержать. Ведь она – это не она, а Лилит. На самом деле её когда-то звали по-другому, но она уже не помнила как. Лилит знала, что она больше не ребёнок. Однажды в кабинете у врача она увидела себя в зеркале, и это впервые доставило ей удовольствие. Она не увидела в своём лице ничего детского, особенно ей понравились новые глаза – в них тускло светилась древность.

С врачами и медсёстрами вскоре стало легко, потому что они были глупыми. Лилит очень быстро поняла, что надо говорить и как себя вести, чтобы они поменьше ей докучали. Она не знала, сколько времени она провела в больнице. Научившись уходить в себя, отстраняться, обосабливаться от всего окружающего мира, она перестала чувствовать время. Ей казалось, что она учится. Учится у того, что живёт теперь внутри неё.

Ей стало многое известно без книг, без общения с людьми. Она знала теперь, что Лилит – первая жена Адама, которая не захотела быть его женой. Лилит была самодостаточна и обособленна – не из ребра Адама сотворённая, а совершенно отдельная от него сущность. Она не захотела подчиняться мужчине и была изгнана из рая. И проклята. Так началась её вечная жизнь. Точнее – вечная смерть, потому что только смерть прекрасна, а жизнь отвратительна. Адаму была дана Ева, они стали «плодиться и размножаться». От их союза начали появляться дети – маленькие носители жизни – самое отвратительное из того, что может быть на земле. И Лилит стала вечным врагом детей. И это она – Лилит, та, которая сейчас находится в этой глупой психиатрической больнице. Эти дураки думают, что вылечат Лилит от неё самой. Почему они так глупы? Потому что они выросли из детей.

Из больницы Лилит убежала, как только захотела – перехитрить этих дураков было совсем не трудно. О родителях она и не вспомнила, Лилит почему-то была уверена, что ей надо идти на юг, в Иерусалим. Тёплый палестинский климат позволял ей без труда находить ночлег, с едой тоже не было никаких проблем – Лилит обнаружила, что умеет виртуозно воровать. Она оказалась очень неприхотлива – почти не чувствовала усталости, шла целыми днями, надолго забывала про еду и легко довольствовалась одним хлебом, а спать могла на голой земле.

По улицам Иерусалима она долго бродила, твёрдо зная, что ей здесь что-то надо, только она всё никак не могла понять, что именно. Она поняла это, когда случайно забрела в гончарную мастерскую. Лилит, притаившись в уголке, стала наблюдать, как под руками мастера на гончарном круге из куска глины вырастает кувшин. Когда мастер закончил и хотел начать следующее изделие, Лилит подошла к нему и твёрдым недетским голосом сказала: «Пусти, я сама сделаю». Мастер растерялся и уступил ей место за гончарным кругом. Лилит, избегавшая прикасаться к живым существам, сейчас с удовольствием удовлетворяла тоску по прикосновению – в глине не было даже намёка на жизнь, её хорошо было ласкать, наблюдая, как из-под рук выходит совершенная форма. Вскоре кувшин Лилит был готов. Мастер, внимательно следивший за её работой, стоял, как громом поражённый. Кувшин был совершенно не похож на то, что он делал или когда-либо видел. Этот кувшин завораживал, манил к себе и, вместе с тем, вызывал страх и даже отвращение, но от него всё равно невозможно было оторвать глаза. Гончар прошептал:

– Древняя финикийская форма. Эту форму давно забыли. Она поразительна.