Рыжий, хмурый и влюбленный

Потерянное имущество, пару секунд нерешительно полежав на ковре, возмущенном до глубины утка, вдруг спохватилось, взлетело и кинулось вдогонку хозяевам, толкаясь и пинаясь при этом с не меньшим азартом, чем их владельцы.

– В окно, – твердо заявил Адалет, проводив задумчивым взглядом вполне опознанные летающие объекты.

Возражений не последовало, и Масдай, проигнорировав негостеприимный дверной проем, направился к ближайшему окну.

Приземлившись на подоконнике – его ширины как раз хватило, чтобы он поместился в длину полностью – ковер устало расслабился и вытянул кисти.

– Ну глядите, куда теперь, – пробормотал он. – Самое главное – поближе к печке… Влажность тут повышенная… Ревматизм так схватишь – и не поймешь, когда… Или грибок… Или плесень, спаси-сохрани…

Оставив Масдая брюзжать и жаловаться, люди не без труда поднялись на затекшие в самые неожиданные места конечности и, разминаясь на ходу, приблизились к краю подоконника, выходящему на холл, почти утонувший в сумерках.

В холле кипела битва.

Сотни, тысячи, десятки тысяч бородатых рыжих мужиков в одинаковых рогатых шлемах и самых разнообразных доспехах, а также без оных, рубили, кололи, молотили и кромсали друг друга с упоением, достойным лучшего применения.

– А как они отличают, кто здесь свой, кто чужой? – болезненно вздрагивая при каждом ударе, достигающем цели, повернулся к отрягу царевич.

Тот глянул на него, как на умственно отсталого, но до объяснения снизошел.

– Тут нет чужих. Тут все свои. Чужих здесь быть не может, южанин.

Не сразу сообразив, что последнее прилагательное относится к нему, Иванушка оглянулся, но, не обнаружив ни невесть откуда явившихся узамбарцев, ни прибившихся в последнюю минуту шатт-аль-шейхцев за спиной, пришел к озадачившему его выводу, что «южанин» – это он.

– И за что они так друг друга?..

– Вань, было бы за что – поубивали бы, – Сенька положила ему руку на плечо. – А так – ни за что. Охота драться – и дерутся. Ты лучше по сторонам гляди – может, главного узришь. А то по этакому дворцу можно неделю пролетать и его не найти.

Иван послушно окинул взглядом простирающееся у его ног поле боя размером с пять территорий легендарной Этики, но все, кто попадал в поле его зрения, получали по головам, плечам и прочим частям тела размашисто, от души и без особого пиетета.

– Главный – это которого бьют больше всех, или меньше? – хмуро поинтересовался он, не ожидая ответа.

– Да Рагнарок неприкосновенен!!! – взвился Олаф, как будто лукоморец предложил ему самому ткнуть пару раз мечом в Светоносного. – Как тебе такое вообще в голову…

И тут угасающий солнечный диск за их спинами коснулся горизонта.

В эту же самую секунду грохот битвы перекрыл могучий рев исполинского сигнального рога, и все – и дерущиеся, и уже не дерущиеся, равно как и те, кто, по виду, уже никогда не будет драться, как по мановению волшебной палочки поднялись в воздух. Многие из них пытались достать противника или оказавшегося под горячей рукой соседа.

Одновременно в стенах запылали бесчисленные очаги, а на вертелах материализовались и закрутились, подрумяниваясь на глазах, туши вепрей и диких быков.

– Сейчас будет пир! – рыжий королевич следил жадно горящими глазами за происходящим внизу.

– Пир на весь мир… – рассеяно пробормотал Адалет, озирая цепко очистившееся пространство. – И хозяин на огонек заглянет… будем надеяться…

И пир явился.

Сначала под болтающимися ногами развоевавшихся отрягов появились столы и скамьи – бесконечные ряды незамысловатой мебели, излиновывающей бескрайний холл как старательный писец – гроссбух. А потом начались чудеса.

Откуда ни возьмись, на чисто выскобленные доски столешниц спустились ослепительно белые накрахмаленные скатерти. На них стали вылепливаться прямо из воздуха, один за другим, запотевшие фигуристые медные кувшины шатт-аль-шейхской работы, тучные лукоморские самовары, бемские граненые графины цветного стекла, покрытые капельками холодной испарины, тонкошеие, окутанные пылью веков бутылки…

Не успели запоздалые гости ахнуть, как к посуде на столе присоединились фужеры, рюмки, стопки и бокалы всех фасонов, цветов и калибров, а за ними, как цыплята за наседками, выскочили на белоснежную поверхность из ниоткуда супницы с супами и салатницы с салатами, сливочники со сливками и соусники с соусами, розетки с вареньем и креманки с кремом-брюле, длинноногие вазы с фруктами и чаши в виде раковин[33] для омовения пальцев…

Фарфоровые тарелки – побольше, поменьше, с орнаментом попроще и позамысловатее, или просто с золотыми каемочками, не заставили себя ждать. А уж за ними последовали-окружили серебряные ножи и ножики, вилки и вилочки, ложки и ложечки – штук по пять с каждой стороны, выложены ровненько, по ранжиру, только блестят-переливаются в свете свечей в мельхиоровых подсвечниках. Рядом с ними, как вычурные короны неоткрытых царств или причудливые цветы неведомых растений, расположились-распустились крахмально-ломкие льняные салфетки.

В воздухе зазвенела, перекатываясь обволакивающими волшебными волнами, чарующая музыка арфы и челесты.