С.нежное сердце. Книга вторая

Советская, Жилина, Мира… снова Советская, потом Ставропольская, Садовая, Пушкина… Роман рулил, оглядывался и чувствовал, будто он каким-то магическим образом выпал из времени – точно лично для него оно остановилось. Стискивая зубы, сжимая пальцы на баранке и будто физически ощущая, как нечто тяжёлое – тяжелее Жигулёвских гор – давит на него, заставляет горбиться, капитан крутил глаза, кидал взволнованные взоры и всё надеялся, что повезёт, что ещё немного – и он дочь отыщет!..

Ничего он не отыскал. Ездил по тёмному высасывающему теплоту городу и когда понял, что безрезультатно выжег уже час, ощутил себя будто мёртвым или того хуже – бессильным.

Не чтобы вернуться, а лишь для проверки – не возвратилась ли Настя – капитан приехал и остановился под собственными окнами. Несколько долгих секунд он что есть силы жмурился, шептал заветное желание и не решался поднять взор… и вот наконец вознёс: свет в комнате дочери…

Боясь, что вообще спутал с чужим, что окно загорелось ненадолго, что скоро погаснет и Настя, быть может просто заглянувшая забрать какие-то вещи, насовсем покинет его, Роман пронёсся во двор таким рывком, что оставил след из чуть не прорезанного до асфальта снега! Нервно сжимая кулаки и кусая губы, то и дело пытаясь проглотить колючий ком он бросил машину остывать, а сам уже не спеша, – и даже боясь спешки! – зашагал к подъезду, напряжённо удерживая тот взором. Пока подходил, боялся, что дверь откроется… когда вошёл и вновь оказался на лестнице, боялся услышать спускающиеся шаги… а когда оказался перед своей дверью боялся, что Настя закрыла её, что не войти… но та вообще оказалась незапертой…

Тихонько отворив полотно, точно вор, прокрадывающийся в чужой дом, Роман переступил порог и замер, тревожно оглядываясь…

В прихожей свет. Всё по-старому, только сиротливо валяются скинутые как попало белые кеды… Оперившись об угол Птачек и сам тут же ботинки сбросил, но в отличии от дочери машинально поставил на коврик. Оставив верх не тронутым и даже забыв скинуть шапку он полу-прошёл, полу-прокрался ко входу в Настину комнату. На секунду застыв для глубокого вдоха, Роман наконец протянул руку – пальцы подтолкнули и так уже отворившуюся дверь. Стопы миновали преддверье и вот наконец в тёмной нерасстёгнутой куртке, в пропитанной потом шапке, с красным лицом и глазами, как при пожаре, он предстал пред своим ребёнком.

Спиной к окну и грудью к двери Настя сидит на кровати – вот диво! – и сама в своём всегдашнем белом пуховике. В комнате разлит запах мороза, да такой, что и только что с улицы пришедший унюхает. Кожа дочери как мороженое и от неё так же веет льдом. Уронив лицо на ладони Настя тихо всхлипывает и содрогается, словно у неё температура, словно она нагая на морозе… а сквозь тонкие белые пальцы на пол падают капли…

Защемило сердце; заныло, как порезанное. Чувствуя эту острую, заставляющую хвататься за грудь боль, ощущая, как вдруг защипало глаза и по щеке потекла дорожка Роман захотел произнести имя, дочку позвать, но от переживания у него перехватило горло. Точно задыхаясь он и сам всхлипнул, дивясь, как это его так корёжит. Наконец получилось выжать из себя, словно каплю из камня:

– Настенька…

Точно до того отца не замечала, а сейчас вдруг раз – и услышала, Настя резко вскинула зарёванное лицо! Сквозь слёзы на Романа взглянули глаза, наполненные не отчаянием, но лютой злобой! Скривив в гневе мокрые от слёз губы дочь резко поднялась – точно разъярённая кошка вспрыгнула! И так же, как топорщащая в ярости шерсть кошка, понеслась на отца с вытянутыми руками!

– Прочь! Уйди! Не желаю тебя видеть! – Настя чуть ли не сорвала в истерике горло: – Вон! Иди отсюда!

Душевно не способный ни то, что на неё давить, но даже и на чём-то настаивать Роман позволил вытолкнуть себя из комнаты и чуть не получил по носу, когда дочь с грохотом дверь захлопнула! Отказывающийся и сдаваться он стал барабанить и взывать, что хватит голосу:

– Настенька! Доченька! Ну давай поговорим! Давай всё решим, родная моя! Пожалуйста, впусти! Давай всё обсудим!

Нет ответа. Ни какого либо вообще. Минут пять Птачек стучал, упрашивал, уговаривал, чуть ли ни стал уже умолять, чтоб дочь его послушала… Наконец бессильно замолкнув он упёрся лбом в обналичник и глубоко и протяжно вздохнул. Облизав пересохшие губы капитан отступил, его глаза застыли на дочкиной двери…

Ладно. Настя дома – и это уже чертовски хорошо! Это важнее, чем что угодно другое. А поговорить… может ещё будет возможность.

Вздохнув вновь, уже чертовски устало, как долгое время не сдававшийся и бежавший марафон, но вот наконец пересёкший финиш, Роман взор опустил; утомлённо ссутулившись он поволочил себя обратно в прихожую, к вешалке.

Ну – с приключениями на сегодня покончено…