И требовательно, прямо-таки взыскательно замолчала. В голове Романа мгновенно образовалась пустота – ни мысли… Несколько долгих секунд он мучительно думал, чем ответить… в конце концов сдался и выдал первое попавшееся:
– Доченька… Не знаю, что сказать… – Помотал головой. – Между мной и Дашей всё как-то так внезапно завязалось…
Настя взорвалась, как бомба:
– Внезапно завязалось?! – Она неверяще уставилась на родителя, как, наверное, уставилась бы на летающую тарелку. – Папа! Да она ведь моя ровесница! Ты понимаешь это, нет?! Она одного со мной возраста! – И уже истеричнее, с опять краснеющим от натуги лицом: – Да ты вообще в своём уме?!
От таких криков в капитане шелохнулось нечто грозное, его ладони сделали потугу сжаться… Он это подавил. Акцентированно сдержанно, стараясь говорить как можно мягче он согласился:
– Я понимаю, доченька… Оправдаться мне нечем…
Возможно не замечая, как отец на резкости реагирует, а может и не желая замечать Настя повысила голос ещё:
– Да ты хоть представляешь, что будет, если люди узнают?! – Выкинув руки, будто резко схватив кинутый ей мяч, она стала возмущённо ими трясти. – Ты хоть понимаешь, что с нами станет?!
И снова в голове красной лампочкой загорелась мысль, что именно от таких-то криков кто-нибудь что-нибудь и проведает… И вновь Роман её подавил. Глядя мимо сверкающих, как молнии, обвиняющих его глаз он лишь скупо кивнул.
– Понимаю, доченька…
Настя крикнула уже так, что аж слюни брызнули:
– И хватит называть меня доченькой!
Уже не случайно, а намеренно ей в глаза не глядя Роман стал рассматривать свои сжатые пальцы. Его зубы стиснулись, а желваки напряглись так, что того и гляди прорвут кожу! И нет, это не от робости – просто лучше Насте его лица не видеть…
Выдав последнее дочь вдруг качнулась, словно больная, будто у неё приступ. Даже стало слышно, как трудно она дышит, точно после пробежки. За оглушающим ором по кухне поползла оглушительная же тишь.
Вновь скрестив руки Настя оглянулась и аккуратно оперлась бёдрами о плиту. Посверлив какое-то время отца колючими глазами-лазерами она задумчиво их опустила, покопалась в мыслях, подумала… и продолжила уже с такой мелодией, какую берет оркестр, показывая зрителю злодея, коварно подкрадывающегося к герою со спины:
– А давно ли, пап… у тебя такие увлечения?..
– Прошу, не говори так… – Голос Романа неприятно дрогнул, но вовсе не от трепета. Вновь подняв лицо он снова сосредоточился на дочкиных глазах. – Нет… Такое со мной впервые…
– Впервые ли?.. – Настя вздёрнула бровь. – А может вы и с мамой расстались, потому что у тебя была вот такая-же… молоденькая любовница?..
– Настя… – Роман прямо физически ощутил, как терпение высыпается из него, словно из песочных часов, – не перегибай…
Равнодушная к его словам, игнорирующая и его поменявшийся голос и ставшее будто каменным лицо следующие слова дочь метнула, точно острые камни:
– А может ты уже давно с Дашей познакомился, а?.. Может поэтому вы с мамой и расстались и мы переехали сюда, в этот чёртов город?.. – И снова выпучила глазищи, как дикая, сорвалась на крик: – Сколько тогда было этой шлюхе?! Двенадцать?! Десять?!
– Настя! – Роман крикнул так резко, что чуть не охрип. Правая сжалась и с грохотом вдарила по столу. – Прекрати!
– Боже! – Дочь хлопнула себя по щекам. – Какая же я дура! Ду-у-ур-а-а-а! Я-то думала, что это мама – мама во всём виновата! – Она вновь оскалилась и выбросила указательный. – А это оказывается ты! Ты во всём виноват!
Упрекнув себя, что всё-таки сорвался, Роман сглотнул. Положив ладонь на сердце он постарался взглянуть на своего ребёнка со всей искренностью.
– Настенька…
Та вдруг резко замерла, словно додумалась до чего-то совсем уж ошеломительного… Уперев руки в бока и чуть выпятив грудь она нагнулась и обратила к отцу такой изумлённый взгляд, будто только что осознала, что всё это время он был ей неродной!
– Послушай-ка…
Точно саму себя беря на «слабо» дочь решительно выпрямилась! Тонкие пальцы забегали в поисках застёжек. С глубоким потрясением Роман таращился и не верил, что она осмелится… Скинув мешающие джинсовые бретели Настя стала расстёгивать белую, намоченную у воротника рубашку; пара секунд – и вот уже оголилась кожа меж бледных, на знающих солнца грудей…
С онемевшим языком наблюдая оголяющуюся дочь Роман почувствовал, как сердце недобро дрогнуло; будто кто-то его отравил, вонзил в вечную мышцу шпильку – такая глубоко спрятанная, тихонько шепчущая о смерти боль… В глазах потемнело, в голову точно кровавый гейзер ударил! Губы, глаза, вообще всё лицо его перекосило, как при спазме! Не успел он опомниться, как уже стоял, а его, оказывается, вновь обрушившийся на стол кулак заныл от ломоты!