С ними по-хорошему нельзя

С последнего посещения Джоэла прошел месяц. Когда мы пришли в этот раз, все дрыхли, было около трех часов дня. В ожидании их пробуждения мы слили остатки уиски из всех бутылок и нацедили себе две приличные порции. Мы наблюдали за спящими: Джоэл был похож на ангела, зато у миссис Килларни вид был непривлекательный. Ее усы так и топорщились при каждом синюшном выдохе, а по подбородку до самой шеи текла тоненькая струйка слюны.

— И как он только может тюхать эту тетю? — удивилась Мэри. — Нет, все-таки комплексы — это великая сила, из-за них можно сделать такое...

Я попыталась себе представить эту тетю на четвереньках, но так и не сумела вообразить, как мой брат ее козлячит. Во сне он был красивый, спокойный, возвышенный, поэтичный. А Саломея с прошлого раза как-то заскорузла и постарела: этой малютке можно было дать лет шестьдесят.

Затем мы стали смотреть в окно. На улице все двигалось и сильно воняло. Грузчики сновали туда-сюда со своими потрохами и требухой, покупатели торговались, попрошайки попрошайничали. Прошествовала зелено-красно-желтая цыганка. Две собаки блудили на глазах у стайки заинтересованных ребятишек: юные зрители набирались ума-разума, и я вспомнила свою юность, те времена, когда сама с трудом взбиралась по лестнице половых премудростей.

Два животных, судя по всему, раздумали: попытались отклеиться друг от друга. Но у них никак не получалось: тянул кто в лес, кто по дрова. Сначала мы все смеялись, потом я заметила, как лицо Мэри застыло и посерьезнело. Под ее озабоченным видом угадывалось недоумение, которое я полностью разделяла: что происходит при подобных обстоятельствах, когда жена хочет в одну сторону, а муж — в другую, и у них ничего не получается? Случалось ли подобное у Джоэла и миссис Килларни? У Падрика Богала и миссис Богал? У Марка Антония и Клеопатры? У Адама и Евы? Тайна. Ведро воды, вылитое продавцом потрохов и требухи, увенчало успехом усилия двух бобиков и тем самым распылило группу сорванцов.

Мы покинули свой смотровой пост. В комнате по-прежнему дрыхли. Мы осушили стаканы, черкнули дружескую записку на клочке сальной бумаги и ушли.

Какое-то время шли молча, и вдруг Мэри сказала:

— Знаешь, ведь я уже не девственна.

Я это подозревала, хотя по-прежнему не понимала точный смысл сей вокабулы, теологическое использование которой кажется мне непристойным. Кюре, вечно брюзжащим по поводу каких-то пустяков, следовало бы постыдиться постоянно подчеркивать столь интимную подробность из жизни исторической фигуры, которая не может не внушать уважение. То же самое и с французской Жанной д’Арк, которую почитают офигенной девственницей. Здесь дело нечисто. Поневоле думаешь об обратном.

— Почему ты молчишь?

Да, я молчала. Сестры могут обсуждать все, что угодно, но не буду же я спрашивать, имела ли она в момент утраты своего девственного состояния трудности, аналогичные трудностям двух гав-гав. Тем не менее вопрос напрашивался сам собой. Я кое-как промямлила:

— Э-э... и как это... было?

— Ну, знаешь, об этом даже не рассказать. Пока сама не познала, это невозможно выразить обычными словами.

— Невозможно?

— Невозможно. Ни на что не похоже. Невероятно. Увидишь сама.

— И видеть не хочу.

— Все так говорят.

Я ничего не ответила и задала еще один вопрос:

— А... давно ты уже... ты больше не... ты уже... больше не?

— Сразу после каникул. Второго октября, приблизительно в четырнадцать тридцать.

— И ничего мне не сказала?

— В тот момент это могло тебя сильно... расстроить. Ты была такая странная после... той истории с козочкой.

— А у тебя разве она не вызвала отвращения?

— Понимаешь, сначала и я смотрела на происходящее с сентиментальной точки зрения... что-то вроде жалости... бедная козочка, такая беленькая и хорошенькая... и этот мерзкий мохнатый зверь... но, знаешь, теперь я могу тебе сказать: в любви жалость не считается... Да, именно так, сначала жалость... грусть... страх... а потом я подумала... и сказала себе, что так было всегда, с самого сотворения мира...

Да, с головой у моей сестрицы все в порядке, и не только для того, чтобы вызубрить тысячу двести филиппинских островов и пять тысяч парижских улиц.

— И когда Джон меня об этом попросил, я с ним переспала.

— Переспала? В одной кровати?

— Нет, первый раз в кустах в Феникс-парке.

Я попыталась представить себе эту сцену, используя редкие крупицы своего жизненного опыта. Возникла пауза.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — произнесла Мэри. — Но, знаешь, мужчины — это все-таки не животные. С ними любовь, ну... разнообразнее.

И добавила:

— Мне не следовало тебе это говорить. Но, знаешь, это еще и очень здорово.

Тут мы как раз дошли до дверей нашего дома.

16 февраля