С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

Становится морозно, холодно на горе. Час, другой, третий тянут и кричат люди, но чем позднее ночь, тем заунывнее становятся песни, раздраженнее крики, голоса нестройнее. Генерал Гурко не выдержал долее стоять в ущелье и дожидаться, когда вытянется на гору авангардная колонна. Он сел на коня, чтобы лично следить за работой, и поехал по тропинке в гору, подбодряя людей, сам помогая им криками, следя по целым часам за движением какого-нибудь одного орудия. До поздней ночи генерал распоряжался, приказывал, торопил людей, но было довольно: люди выбились из сил. Скользя по тропинке, они падали и засыпали на месте. Мы видели целые партии солдат у орудий, с гужами и веревками через плечо и в руках лежавшими на тропинке, переплетясь руками и ногами и сильно храпевшими; добудиться их было невозможно. Генерал Гурко, объехав сторонкой орудия, зарядные ящики и спящих людей, взобрался на перевал поздней ночью, около полуночи, и, повернув несколько шагов с дороги, остановился у казачьего поста, расположенного в лесу у перевала. Тут горел яркий костер; человек шесть казаков грелись у огня; недалеко от костра стоял шалаш, сделанный на скорую руку из древесных прутьев и покрытый сеном, заменявшим крышу. Генерал слез с лошади и усталый, угрюмый сел у костра, сказав окружающим ординарцам и свите: «Ночь проведем здесь». Ординарцы поспешили развести другой костер, ближе первого, и разместились вокруг генерала у обоих костров. Всем было много беготни и работы за весь протекший день, все сильно поутомились; да и на душе было невесело. Движение авангардной колонны шло черепашьим шагом; ни одного орудия еще не было втащено на перевал, а между тем турки могли узнать о нашем движении; какой-нибудь перебежчик болгарин или турецкий шпион мог легко известить неприятеля о начатом нами переходе через Балканы: турки успели бы укрепиться в проходах, успели бы, тем более что, судя по медленности, с какой двигалась колонна генерала Рауха, надо было предполагать, что все колонны перевалят не раньше трех-четырех дней, словом, все дело легко могло быть проиграно. Кстати же, от генерала Вельяминова пришло донесение, что путь на Умургач тяжел до крайности, почти невозможен для артиллерии, хотя сам генерал Вельяминов готов тащить орудия хотя бы на пирамиду.

Место, где мы расположились на ночь, приходилось на склоне горы; это была небольшая площадка в густом лесу, сплошь покрывающем горы. Кругом, куда ни глянешь, все снежные сугробы да высокие деревья, опушенные снегом; луна стала показываться из-за деревьев, придавая картинный вид окружающей обстановке. Картина очень напоминала декорацию четвертого акта оперы «Жизнь за царя» и была бы в высшей степени поэтична, если бы не мороз, не дым костра, до боли обжигавший глаза, да холод, проникавший до тела от наших снежных постелей. От этого холода, несмотря на усталость, долго не спалось никому, да ординарцам и не пришлось отдохнуть как следует. Генерал Гурко поминутно посылал то того, то другого за 10, за 15 верст по горам – то в колонну Вельяминова, то на позицию Шувалова, то к Рауху с тем, с другим, с пятым распоряжением. Генерал видимо тревожился, был задумчив и говорил мало. Посидев у костра, он вошел в шалаш, прилег там, но от холода вскоре снова вернулся к костру и закутался с головой в большой кусок какого-то рыжего войлока. Генерал Нагловский ни на минуту не смыкал глаз. Он принимал донесения вместо отдыхавшего генерала Гурко, писал на него ответы или же просто лежал, глядя на огонь своими большими умными глазами, видимо, что-то передумывая, постоянно что-то соображая. Наконец усталость взяла свое, и немногие еще остававшиеся на площадке ординарцы заснули как убитые у костров. Костры между тем догорали, пламя угасло вовсе, оставив лишь тлеющие красные куски выгоревших поленьев. Белая яркая луна взошла высоко на небе. Становилось все морознее, холоднее. Какой-то солдатик, увидав с дороги костер, завернул на наш ночлег и, тихонько переступая через спящие фигуры, присел у ног генерала Гурко к огню; достал манерку, нагреб в нее снегу и стал растапливать снег на огне, бросая в манерку куски сухарей. Проснулся один из ординарцев и, увидав солдатика, обратился к нему:

– Дядя, а дядя, ты из-под Плевны будешь?

– С-под Плевны, – отвечал солдат неохотно.

– Дядя, а где ж ты уселся-то? – продолжал ординарец.

– Сухари варю.

– Ведь ты, дядя, у генерала на ногах сидишь.

Солдат повернул голову назад, поглядел на рыжий войлок, спрятавший генерала Гурко, поглядел еще раз и остался сидеть, мешая воду с сухарями кусочком палки.

– Генералу холодно, – снова заговорил ординарец, – ты бы пошел дровец в огонь положил; генерала бы согрел.

Солдат молчаливо встал с места, перешагнул через двух спящих человек и минуты через три появился снова с охапкой прутьев в руках. Костер затрещал, вспыхнуло снова пламя на несколько мгновений, и густой дым поднялся столбом в холодном воздухе. К солдату обратился генерал Нагловский.

– Тяжело было тащить орудия? – спросил он у солдата.