С тобой навсегда

Мы подхватываем мужчину: Кандидат — под мышки, я — за ноги; укладываем его на заднее сиденье. Я сажусь тоже сзади — придерживаю голову пострадавшего. Я все боюсь, что ему будет трудно дышать. Еще я побаиваюсь, что есть черепно-мозговая травма. Вдруг откроется рвота, и он захлебнется...

Кандидат садится за руль, едет куда-то. Непрерывно бубнит себе под нос:

— Как он выскочил — подлец! Извини, конечно! Да прямо под колесо. Я и ехал не быстро. Я вообще никогда не езжу быстро... Все так неожиданно случилось! Но я не виноват! Это он! Надо же осмотреться, прежде чем дорогу переходить.

Выезжаем на центральные, ярко освещенные улицы.

В свете фонарей я могу рассмотреть пострадавшего как следует. Вроде бы ран нет. Нет даже сколько-нибудь заметных ссадин. Кажется, легко отделались... Дышит ровно. Такое впечатление, что спит. Пожалуй, немного бледен.

Я внимательно разглядываю лицо.

«Симпатичный! Хорошо, со вкусом одет. Просто, но с лоском каким-то... Нежная золотая цепочка на шее».

Взглядываю на Кандидата:

— Слышишь, Вениамин, по-моему, это не наш...

— В каком смысле?

— Думаю, он иностранец.

Черчиллевские щеки вздрагивают и отвисают, кажется, до самой груди:

— Этого нам еще не хватало!

Я презрительно хмыкаю:

— Ну уж выбирать не приходится. Выбрали уже... на переходе.

Кандидат реагирует мгновенно:

— Не было там перехода.

— Был, был... — киваю я с довольно язвительной улыбочкой; мне хочется посильнее запугать Кандидата — хоть так наказать его за наезд.

— Хорошо — был. Но мы никому не скажем.

«Ах, как это на него похоже!»

В это время незнакомец начинает шевелиться. Глаза его слегка приоткрываются — мутные, невидящие. Но приоткрываются лишь на пару секунд. Мужчина роняет несколько почти бессвязных фраз... явно не по-русски. И опять отключается. Кандидат оборачивается на мгновение:

— Язык не финский.

— Нет, не финский.

— Это идиш или немецкий.

— Идиш — тоже немецкий, — поправляю я. — Диалект.

— И все же... Откуда он?

Я не отвечаю. Не считаю необходимым. Хотя отлично слышала, что пострадавший говорил по-немецки. И даже поняла, что он говорил. Он говорил что-то про приятные воспоминания. Если, конечно, я уверена, что Erinnerung — это по-немецки воспоминание? А я уверена в этом так же, как уверена в том, что полная фамилия моя Игумнова-Штерн.

Но у меня нет ни малейшего желания ставить Кандидата в известность, что я владею немецким так хорошо, как он, пожалуй, не владеет идишем. Ведь даже Вере и Надежде, с которыми бок о бок живу уже много лет, я ни словом не обмолвилась о своих немецких родственниках. Они и понятия не имеют, что я наполовину немка. И Кандидат не будет иметь о том понятия. Не достоин он того, чтоб пускать его в свой мир.

«Но куда мы едем?»

Теперь мое внимание переключается — за окно.

Кажется, я узнаю дорогу. Новостройки, разбитые тяжелой техникой асфальтные дороги, вдалеке — башенные краны с прожекторами.

Качаю головой:

— Ты что же, хочешь спрятать его здесь? Пока не придет в себя?

— А чем плохо? Во всяком случае нашатырь найдется. — Кандидат уже останавливает машину у подъезда. — Только бы лифт работал.

Возразить мне нечего. Если пострадавшему не понадобится помощь травматологов, то, может, поселить его на время в этой квартире — действительно удачная мысль. Гостеприимство в качестве компенсации за ушиб.

Мы вытаскиваем бедного интуриста из машины. Кандидат взваливает его себе на спину (хоть тут проявил себя мужчиной) и, отдуваясь, тащит к лифту.

Лифт на наше счастье работает.

И вот мы в квартире наконец. Кандидат опускает интуриста на широкую кровать и спешит в ванную привести себя в порядок — он весь мокрый от пота.

Тем временем гость наш начинает и без нашатыря потихоньку приходить в себя. Он чуть слышно охает, берется руками за голову. Так — держась за голову — лежит с минуту. В это время я вижу у него на груди матово поблескивающий большой пластиковый значок. Такие обычно красуются на делегатах съездов, симпозиумов и подобных мероприятий.

Подхожу ближе, читаю:

Петер Фолькер Леман

Лейпциг

Всемирный съезд оториноларингологов

Тут и Кандидат заглядывает через мое плечо.

— Смотри-ка! Он врач что ли?

Наш пострадавший, то бишь Петер Фолькер Леман, отрывает руки от лица, открывает глаза. Осматривается — собственно, видит он пока только потолок, оклеенный дешевыми обоями в мелкий василек. Удивление отражается у него на лице. Причем удивление нарастает. Петер Фолькер, по всей вероятности, никак не может понять, что же он такое видит... что за васильки? Наконец, сориентировавшись в пространстве, он садится, при этом жмурится; пытается встать, но тут же охает и хватается рукой за левое бедро.

Непонимающе смотрит на нас. Переводит вопросительный взгляд с меня на Кандидата (хороша парочка!) и с Кандидата на меня. На мне взгляд и останавливается: вероятно, я внушаю этому немцу больше доверия.

Петер Фолькер заговаривает по-немецки. Он обводит глазами комнату и спрашивает, где находится и что с ним произошло: его ударили?.. его сбили?.. на него напали бандиты?.. или что-нибудь еще?..

— Что он говорит, ты понимаешь? — спрашивает Кандидат.