Сад

Грохотов кивнул на здание гидростанции, что надёжно притулилось к высокой скале. Нижний этаж, который омывала вода, был железобетонным, верхний — из сосновых брёвен. Шиферная крыша сливалась с серым гранитом Бабьего камешка. В оконных проёмах белели новенькие рамы. Оставалось только застеклить да покрасить!

Шаров шутливо пожурил старика. Послали его сюда сторожить, а он — опять за ремесло!

— Понимаешь, Павел, сосновая стружка больно хорошо пахнет! — объяснил тот. — Не могу отвыкнуть… От берёзовой щепы — тоже…

— Вот у тебя, действительно, кремешок в характере! — мягко, задушевно молвил Шаров.

Кузьма Венедиктович отправился готовить завтрак, а Шаров, Огнев и Бабкин, цепляясь за щели, взобрались на скалу. Оттуда был виден бор, поля и оба выселка. Вдали угадывалось устье Жерновки. Немного выше его на берегах большой реки раскинулись посёлки строителей мощной гидростанции. Там, отхватив изрядную долю русла, всю зиму вбивали металлический шпунт в каменное дно. Теперь перемычка уже готова, но воду из неё ещё не откачали. Фронт работы для экскаваторов в котловане откроется только через месяц. Вот на это-то время и обещали строители пригнать машины к Бабьему камешку…

— А нельзя ли плотину поднять повыше? — спросил Огнев. — Чтобы в Язевый лог напустить побольше воды…

— Там и так, я вам скажу, будет двухметровая глубина, — ответил Шаров.

— Вот порыбачим! — оживился Бабкин.

— Хариусы на зиму начнут скатываться в наше водохранилище. Простор для них! — широким жестом руки Павел Прохорович как бы описал границы создаваемого ими водоёма.

— Мы с Трофимом Тимофеевичем приедем! — сказал Василий. — Он про хариусов часто рассказывает. Любит удить их. Больше всякой другой рыбы.

Над печной трубой сторожки вился дымок. Пахло свиным салом, поджаренным на сковородке.

Из окна высунулась голова Грохотова.

— Мужики-и! — крикнул он и помахал рукой. — Слазьте! Жаркое остывает…

Огнев и Шаров тотчас же спустились со скалы. А Василий ещё раз посмотрел на реку. Над нею летела стая журавлей. Курлыкая звонко и певуче, как бы трубя в серебряные трубы, птицы возвращались в родные просторы.

Глава тридцать седьмая

1

Много добрых перемен произошло в ту осень.

С каждым днём богатела страна. Основой её роста и могущества была и оставалась крупная социалистическая промышленность. Но сельское хозяйство, несмотря на значительную техническую вооружённость, не поспевало за этим ростом. Не мало было отсталых колхозов и запущенных районов. В Сибири лежали втуне огромные земельные просторы. И партия, заботясь о создании обилия предметов потребления, призвала народ к крутому подъёму сельского хозяйства, укреплению колхозов, улучшению жизни и труда.

На собрании районного партийного актива Андрей Желнин привёл в пример артель «Новая семья».

— Чистую гриву я знаю тридцать пять лет. Она всегда славилась пшеницей. Прекрасным, золотым зерном! — говорил он. — Но и там, скажем на полях Глядена, ещё низки урожаи. У каждого колхоза сотни гектаров целины и старых залежей, которые ждут вспашки. Десять миллиардов пудов хлеба будет собирать страна в ближайшие годы. Наш с вами главный вклад — пшеница…

Шаров говорил о людях, с которыми он работал все эти годы, припомнил свой ночной разговор с бригадиром Субботиным, когда тот собирался уходить из колхоза.

А теперь у них уже нет таких, кто не вырабатывал бы минимума трудодней. Продукции они сдают государству больше, чем какой-либо другой колхоз района. И колхозники едят белый хлеб. Но ведь они сделали только первые шаги. У них ещё низка оплата трудодня. Им не хватает машин, моторов…

И уже в те осенние дни всюду почувствовалось великое движение на помощь сельскому хозяйству. В Гляден вереницами шли из города грузовики с кирпичом: в МТС строили мастерскую, общежитие, детский сад. баню, водонапорную башню, жилые дома, клуб… Прибывали новые машины: пропашные тракторы, картофелеуборочные комбайны, зернопогрузчики… К весне ждали: мощные С-80, многокорпусные плуги, сеялки, сажалки… Трактористы и комбайнеры были зачислены в штат и составили новую армию сельскохозяйственных рабочих.

Однажды в тихий, мягкий солнечный день, какие выдаются здесь почти каждый год в начале октября, заливисто-протяжный гудок парохода всколыхнул село. Все, кто в эту пору оказался дома, выбежали на обрыв. Небольшой буксир, в поисках пристани, натужно вёл против течения длинный плот. И хотя он был ещё в нескольких метрах от берега, уже пахло корой соснового леса. С парохода и с обрыва люди взаимно махали руками, в ожидании встречи. А на берегу проворные парни уже приготовились ловить чалки.

— Вон Гутька! — ударила в ладоши Вера и раньше всех, без тропинки, прыгая с камня на камень, сбежала вниз. — Гутенька! С приездом!

Та держала на руках ребёнка. А рядом стояла двухлетняя девчушка и теребила мать за юбку.

Когда бросили трап, первым сошёл Аникин, торжествующе кивнув на плот:

— Вот принимайте!.. Ну и нас тоже! Работа, небось, найдётся?