Сад

Выпили за встречу, за свою молодость, не увядавшую в воспоминаниях, и за будущие успехи.

…Шёл пятый час утра, Валентина Георгиевна, извинившись, ушла спать, — к восьми ей — в школу, где она преподаёт историю, — а братья всё ещё сидели за столом, пили чай и, разговаривали, как в далёкую пору детства у костра в ночном…

Глава тринадцатая

1

Вера любовалась полосой Лизы. Пшеница вымахала чуть не в рост человека, да такая густая, что, казалось, струйки ветра не могли протиснуться сквозь неё, а скользили по поверхности. Эх, если бы такая была в поле, на больших массивах!

Всякий раз по дороге из сада в село Вера подходила к полосе и гладила колосья, длинные и полные, как молодые початки на болотной рогозе.

Однажды подруги встретились на дороге возле полосы, и Вера, хлопнув в ладоши, сказала:

— Пшеница у тебя, однако, из всего края лучшая! Чистая, будто гребнем прочёсанная!

— Вот этими гребешками прочесали на два разика! — Лиза показала руки с растопыренными пальцами. — Из конца в конец строем прошли…

Она заглянула подруге в глаза:

— Не завидуешь? — И поспешила напомнить: — Ты ведь сама отказалась от целины-то. Я перед тобой не виноватая.

— Наоборот рада за тебя. — Вера обняла подругу. — Вот как рада!..

— Твоё счастье-то привалило мне.

— Ну-у. Я своё добуду.

— Не забывай про охотника, который за двумя-то зайцами гонялся…

У Веры сомкнулись брови. Зачем выдумывают небылицы? Она ни за кем не гоняется. У неё — жених. Когда-нибудь домой вернётся…

А Лиза пошутила с ещё большей неловкостью:

— Говорят, кому везёт в любви, тот в работе проигрывает…

— Ну тебя!.. — отвернулась Вера. — Болтаешь глупости!..

Отойдя от неё, припомнила частушку, которую пели девчонки зимой в садовой избушке: «Разнесчастную любовь девушка затеяла…» Намекали на неё. А ведь она не затевала… Да и нельзя затеять. Настоящая-то любовь приходит сама, нежданно-негаданно, как весной в лесу родник пробивается сквозь мох…

Лизу поджидали тревожные дни. Едва успели появиться на колосьях жёлтенькие серёжки чуть заметных цветов, как начались проливные дожди. Набухая влагой, высокая пшеница клонилась всё ниже и ниже.

— Боюсь — ляжет хлеб, — беспокоилась звеньевая. — От заботушки сердце вянет…

— Изловчимся — скосим жаткой! — успокаивал Забалуев. — Зерно в снопах дойдёт — будет полное, увесистое!

Дождь не унимался, и Сергей Макарович тоже начал тревожиться: «Горячо достанется уборка…»

Однажды Фёкла Скрипунова по пути в сад остановилась у рекордной полосы, посмотрела на полёгший хлеб и вернулась в село, чтобы застать Лизу дома.

— Твою пшеничку, доченька, — заговорила озабоченно, — окромя серпа, ничем дочиста не поднять. Придётся мне обучать тебя и твоих девок страдному делу.

— Ну, уж ты, мама, придумала, — замахала руками Лиза. — Обещались приехать для кино снимать, а мы — с серпами. Стыдно…

— Стыд не в том. Вот ежели такой урожаище на землю оброним, тогда будет совестно на глаза людям показаться… И не жди ты никаких съёмщиков. А то хлеб попреет…

— Серпами не буду жать…

— Не спорь, а меня слушай. Я, доченька, за свою жизнь настрадовалась вдоволь. Семи годочков положила серп на плечо да пошла в поле. Бывало, морозы ударят, белые мухи замельтешат, а мы всё ещё хлебушко жнём. Страда! Теперешняя молодёжь даже не знает про этакое. В хорошую погоду комбайны запустят — как одним взмахом руки урожай снимут. А нонешный год, сама видишь, из порядка выломился: урожай к тебе пришёл богатырём, а на ногах устоять не мог, покорился ветру — лёг. Надо поднять его. Он не погнушается, что мы явимся к нему с серпами, за всё отблагодарит.

Лиза подумала и согласилась; в бригаде сказала, что уже положила серпы в керосин — ржавчину отмачивать. Над ней посмеялись:

— Ты ещё придумаешь руками пшеницу дёргать! По первобытному!

Сергей Макарович погасил смех:

— Гоготать нечего. Мы собрались не шутки шутить. Хлеб лежит в мокре, ненастье грозит бедой. Комбайнам — помеха. Значит, надо убирать, кто чем умеет. Жните в дождь. Снопы сразу ставьте поодиночке — ветер высушит.

Фёкла Скрипунова объявила Дорогину:

— Хоть сердись, хоть не сердись, Трофим, а я на неделю уйду к дочери в звено. Должна я помочь своему дитю с урожаем управиться…

И вот жницы вышли на полосу. Фёкла Силантьевна отмеряла себе широкую делянку, которую она назвала постатью, и принялась за работу. Серп то и дело нырял в густую пшеницу, а в левой руке быстро увеличивалась горсть подрезанных стеблей.

— Вот так, девуни, жните! Вот эдак режьте! — приговаривала она, а сама, согнувшись, казалось, не шла — бежала вдоль постати. К концу пути в левой руке было полснопа. Придерживая серпом возле колосьев, она подняла пшеницу и положила на соломенный поясок; после второго захода завязала сноп, и, поставив его, воскликнула:

— Зажин сделан! — Ласково провела рукой по колосьям. — Ветерком прохватит — зёрнышко хорошо подсохнет!

Девушки разошлись по местам. Серпы у них ныряли неумело, горсти оказывались маленькими, и Силантьевна то одной, то другой советовала: