Сад (переработанное)

А Сема на прощанье к чему-то заговорил, что он «ревнючий». Чего доброго, сейчас напомнит об этом да примется расспрашивать: с кем встречалась? с кем плясала?.. Нет, нельзя рассказывать о тех зимних вечерах в садовой избушке, — начнет допытываться: что за парень Вася Бабкин? какой из себя? А ведь она не может сказать ничего плохого. Ни одного слова. Только хорошее! Сема надуется… Но что же делать? Недавно решила — все начистоту. А сейчас — сама не знает отчего — не может вымолвить слова.

— Ты о чем-то еще замечталась?

— Нет… ни о чем. Просто так…

— Ну и ладно. Сошлись наши дорожки у этого клена! Красота!

Когда миновали сад, Семен повернул к ресторану. Но Вера, боясь, что он будет настойчиво угощать вином, отказалась.

Конь стоял на заезжем дворе колхоза. Семен не знал квартирной хозяйки. Вера проводила его туда и познакомила с Егоровной, рябой женщиной, с острым подбородком и красным носом; попросила ее присмотреть за конем, а сама собралась на ночевку к своим знакомым. Семен уговаривал остаться. Егоровна уступала ей свою кровать, стоявшую не в горнице, где обычно ночевали колхозники, а в кухне, за печкой, но Вера и на это не согласилась. Семен насупился. Ему помнилось, раньше она не была такой упрямой. Характер показывает! А с покладистой женой жизнь, говорят, идет легче. Пусть-ка она сразу почувствует, что и у него тоже есть норов. И он не пошел провожать ее. Даже на крыльцо не вышел.

На дорожку все же дал горсть орешков, которые сам нашелушил из кедровых шишек.

Вере показалось, что орехи пахнут табаком. Это от пальцев Семы. Они у него желтые, просмоленные дымом. Курит он напрасно. В ее семье табаком никто не баловался. Она всегда дышала чистым воздухом. Но к табаку, наверно, можно привыкнуть?

А орехи она все-таки не стала щелкать — выбросила. Пусть полакомятся куры.

3

Добрые знакомые не отпустили Веру до завтрака, и она только в десять часов появилась на тихой улице, заросшей картошкой. Шла быстро, нетерпеливо всматриваясь вдаль. Думала: вот-вот из калитки выйдет Сема и, сияя улыбкой, бросится навстречу. Но серая покосившаяся калитка оставалась неподвижной, и у Веры отяжелели ноги. Она пошла медленно. Семен, наверно, смотрит в окно? Так пусть не думает, что она летит к нему очертя голову.

Через открытое окно был виден стол с пустой бутылкой из-под водки, с грязной посудой, с огрызками огурцов; в глубине горницы раскатисто храпел человек, и Вера передернула плечами, словно ей облили спину холодной водой.

На крыльце, почесывая поясницу, появилась Егоровна, неумытая, взлохмаченная; громко икнула.

— С утра икота — к вечеру в костях ломота. Ежели без опохмелки… — разговаривала сама с собой. — На поправку требуется…

Заметив Веру, моргнула ей белесым глазом и, ухватившись за бока, рассмеялась широким ртом, в котором там да сям торчали желтоватые зубы:

— Твой-то как отдирает! Ну, здоров!.. — Проведя языком по губам, припомнила вчерашнее — Мы тут за вашу встречу раздавили поллитровочку! Чокались, чтоб вы лучше чмокались, чтоб завсегда совет да любовь…

Вера круто повернулась и быстро-быстро отошла от крыльца. Какое дело до нее посторонней бабе? Зачем она лезет в душу? И Семен тоже хорош! Не мог потерпеть до дому, напился и разболтал все… В армии служил, а не научился держать себя в руках…

Напоив Буяна, солового жеребчика, и не зная, чем еще заняться, Вера прошлась по двору.

Егоровна возвращалась домой с бутылкой в руках.

— Для опохмелки!

— Скажите там… мне ждать некогда, — попросила Вера ледяным голосом, но тут же, как бы спохватившись, выпалила: — Нет, не надо. Не будите. Я одна уеду.

— Ох, капрызная ты, девка! — упрекнула Егоровна. — Для тебя только тверезые хороши? ежели человек выпимши? Ты приноровись к нему, поухаживай за ним. Наше дело — бабье!

Не слушая назиданий, Вера принялась охомутывать коня. Успеть бы уехать одной. За дорогу уняла бы сердце. Она еще только заправляла шлею, а во двор уже, разминаясь, вышел Семен. Приглаживая свои спутанные волосы, стал упрашивать:

— Зайди, Верочка, на минуту. Посидим…

— Даже не подумаю…

— Нельзя без «посошка». Порядок — не нами заведен.

— Ну и шагай себе с посохом, коли хочется. А у меня конь есть.

Замолчав, Вера повела Буяна к оглоблям. Семен пошел рядом с ней и заговорил так мягко, как только позволял ему его грубоватый голос:

— Я знаю, на что ты сердишься. Виноват перед тобой. Но мы ведь немножко, чуть-чуть, вспрыснули мое возвращение… Тоскливо стало без тебя, ну вот и… — Он развел руками. — Обругай меня всяко, только не молчи. Не сердись. У меня сердце болит, когда возле меня хмурятся… Дай я сам запрягу коня!

Вера подобрела, — для первого раза можно извинить, — и, отступив на шаг, следила за быстрыми и ловкими движениями Семы. Когда он уперся ногой в хомут и стал затягивать ременную супонь — шутливо предостерегла:

— Потише! Помнишь, как медведь дуги гнул?!

Завязав супонь, Сема стукнул кулаком по дуге. Она загудела.

— Не хватает колокольцов! Может, найдем в магазине?

— Нам не почту везти. Зачем они тебе?

— Ну, как же?! Чтобы все в окошки высовывались!

— Я не кукла, нечего меня напоказ выставлять!