— Запомни мои слова… Надо готовиться — дать засухе отпор: в земле влагу накоплять, лес выращивать…
— От прутиков толку мало! Да и непривычное дело.
— Научиться всему можно. А тут мудрость не велика.
— Ишь ты! На старости лёт в училище поступать? Малость поздновато. — Забалуев горько усмехнулся. — В школу-то председателей намечали не Огнева, а меня. Но я отказался. Ты подумай: там надо сидеть за партой три года! А я в городе проживу лишний день, и то у меня сердце истоскуется по пашне… Нынче беда — урожай меня подсек: ни с той, ни с другой стороны добра не жду.
— Пережитки! — вспылил Дорогин. — А интерес у нас общий.
— Ты пережитками не попрекай, — загремел Забалуев. — Я с кулаками боролся — жизни не жалел. В меня из обреза стреляли, записки подбрасывали, хотели запугать, — ничего не вышло. В колхоз я первым записался. Сам, вот этими руками, перепахивал единоличные межи. Артельное хозяйство ставил. Семь колхозов поднял! И о колхозниках заботился.
В беседке появился Алексеич.
Забалуев, покосившись на него, попросил напоить коня и, когда сторож вышел, продолжал уже полуостывшим, тихим голосом:
— Все я ладно делал… А сейчас на меня со всех сторон упреки сыплют: Забалуев делает не то да не так. И ты туда же. Сплошная критика. Больше я ничего не слышу. А человека надо и похвалить: веселее будет работать.
— Тебя немало хвалили. В газетах, на собраниях. И не зря. Ты на работе — огонь. О хозяйстве беспокоишься и других будоражишь. И был ты на месте до поры до времени, пока рядовые колхозники не ушли вперед председателя… Я всегда прямо режу. — Дорогин поставил ладонь ребром на стол. — И сейчас скажу в глаза…
— Знаю, — перебил Забалуев, — тоже присоветуешь: поезжай учиться! А я хотел, чтобы ты мою душу понял, моими глазами на меня посмотрел.
— С малых лет приучился глядеть своими. И вижу: не туда гнешь. Запутался. С такими разговорами толку не будет. Не выберется колхоз в передовые…
— Чего заладил, как ворона?! Карк да карк. Не терплю такого.
Сергей Макарович, чуть не столкнувшись с Алексеи
выбежал из беседки и скрылся в саду.Проводив председателя насмешливыми глазами, Алексеич повернулся к Дорогину:
— Как ты его наскипидарил!..
— Хвастуны любят мед! А правда для них — хуже горчицы!..
Сад замер в тишине, словно листва боялась даже самым легким шорохом помешать наливаться плодам. Слышались одни тяжелые шаги Забалуева.
«Опять поссорились, — вздохнула Вера, стоя на крыльце. — Беда с ними! И что мне делать — ума не приложу…»
Забалуев ходил по саду и ворчал вполголоса:
— Ишь придумал! Будто я запутался. Будто не туда гну… Соображенье надо иметь. Я без всякой там арифметики в голове прикидываю: и государственное и колхозное принимаю близко к сердцу, но как теперь в хозяйстве развернуться — иной раз толку не дам. Думал побеседовать вроде как с родственником, а он опять на дыбки…
Немножко успокоившись, Забалуев мимо костра прошагал к тележке. Алексеич пошел проводить его и закрыть ворота. В синем небе спокойно мерцали далекие звезды.
Вера спешила к отцу в беседку. Сергей Макарович окликнул ее:
— Погоди маленько! Тебе на этой неделе письмо не приходило? Нет?
Ему показалось, что девушка вздрогнула от его слов. Вера в самом деле остановилась растерянная и ответила не сразу. Письма ей не было давно. И телеграммы тоже не получала.
— Ну, так вот: скоро приедет!
— Правда?!
— Мать уже пиво заквасила.
— В отпуск? Или…
— Совсем!
Вера повернулась и побежала к дому.
Сергей Макарович посмотрел ей вслед, покачал головой; с Алексеичем заговорил шепотом:
— Видишь, как получается: у меня Семен — последний, у Трофима дочка — тоже. И как они столкуются насчет жизни — неясно. Из двух горниц будут выбирать, а какая им больше поглянется — не знаю…
Трофим Тимофеевич, конечно, заметил бы, что дочь чем-то взволнована, если бы она, сразу после отъезда Забалуева, не убежала спать на сеновал. Чтобы не расстраивать отца (Сема приедет, когда старик уже будет на курорте), Вера сказала: разболелась голова. И у нее в самом деле стучало в висках. «Наверно, от вина», — подумала девушка, укладываясь на сухой душистый донник.