Сад (переработанное)

Анисимовна подошла к кровати.

— Ты бы уснул. Доктор велел в покое себя держать.

Огнев стал прощаться:

— Поправляйся. И о делах пока не думай…

— Пиво для гулянки — на твоей заботе, — напомнил Забалуев. — По нашему обычаю, на три дня наварено!

- Придется ломать худой обычай.

— Шею себе сломаешь! Ой, сломаешь!

— Не беспокойся о моей шее. А вот за разбазаривание колхозного добра…

— Не мелочничай, Микита…

— Это не мелочь! На гулянках поставим точку, — сказал Огнев твердо, словно все уже было решено. — Проведем собрание, премируем передовиков. Ну, посидим вечерок за столами, поздравим, кого следует, песни споем… И все.

Пожелав Сергею Макаровичу скорейшего выздоровления, Огнев, вышел из горницы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Третью неделю не унимался дождь. Под бесконечными ударами капель тихо, надоедливо звенели окна в новом четырехэтажном доме краевого комитета партии. По стеклу текли чистые, как пряжа в ткацком станке, струйки холодной воды, и воздух во всем доме был пропитан сыростью.

Желнин подошел к окну и, слегка откинув половинку малиновой портьеры, взглянул на улицу. На обширной площади, закованной в асфальт, всюду виднелись тусклые лужи. На них беспрестанно вздувались мелкие, как наперстки, пузыри и тотчас исчезали, чтобы уступить место другим. Старые ели у входа на бульвар опустили мокрые ветки к самой земле. Тяжелый от сырости флаг на крыше крайисполкома чуть заметно пошевеливался под ленивым ветром, который тоже казался уставшим от лохматых туч, готовых уцепиться не только за высокие дома и деревья, а даже за исхлестанную и набухшую водой землю.

Когда он кончится? Синоптики из Гидрометбюро заладили одно: «Сплошная облачность. Дождь. В ближайшие два дня особых изменений в погоде не ожидается…»

«Еще два дня… А ведь дорог каждый час».

Желнин задумался. Вспомнил недавнее. На рассвете июльского дня самолет оторвался от крымской земли и взял курс на север. Позади остались бирюзовое, по-летнему ласковое море, стройный кипарис Пушкина, белый домик Чехова, обвитый плющом дворец, где заседала Ялтинская конференция… Все он успел повидать за две недели отдыха. Ему оставалось еще полмесяца, но пришла телеграмма из Москвы: его просили поторопиться с возвращением в Сибирь. И вот он летит над необъятными, как море, украинскими степями. С небольшой высоты видны поля боев. Змеятся линии окопов, не успевшие зарасти травой. Чернеют разрушенные города и станции железных дорог, спаленные деревни. Лишь кое-где белеют новые хаты, похожие на шампиньоны… Украина еще не залечила зияющих ран. Повсюду не хватало тракторов. Не хватало волов. Люди сами впрягались в плуги. Как могли, посеяли в ту первую послевоенную весну. Но вдобавок ко всем бедам навалилась страшная засуха.

Из хлебного баланса страны выпало около двух десятков областей. Пришлось помогать государственными ссудами. На помощь пришли восточные районы, как приходили они в восемнадцатом году, в двадцать первом году, когда сибирский хлеб спасал революцию.

Нынче золотятся украинские поля. Но засуха постигла Чехословакию, и наши братья ждут помощи с востока. Хлебный баланс опять будет напряженным, потому-то и прервали его отпуск. Он знал — дорого каждое зерно, а страда будет нелегкой.

— Надежда на сибиряков, — сказали в Центральном Комитете партии. Он подтвердил — урожай у них неплохой, и ему обещали, что к уборке будут дополнительно отправлены тракторы, комбайны, автомашины…

…Эшелоны с машинами прибывали каждый день. Десятки тысяч горожан выехали на помощь колхозникам. Можно было бы уже убрать хлеб, если бы не этот нудный дождь. Три недели хлещет без передышки. Днем и ночью, утром и вечером. Колеса тракторов вязнут в жидкой земле, комбайны не могут дочиста вымолотить зерно из сырых колосьев. К токам со всех сторон подступают ручьи. А в северных районах — сплошной потоп: снопы на полосах плавают в лужах…

По стеклу все так же струился дождь… Секретарь крайкома вызвал помощника и распорядился:

— Передайте по телефону: «В двадцать четыре ноль-ноль радиоперекличка. Приглашаются секретари райкомов, председатели райисполкомов… Активу слушать на местах…».

2

Все лето Вера любовалась полосой Лизы. Пшеница вымахала чуть не в рост человека, да такая густая, что, казалось, струйки ветра не могли протиснуться сквозь нее, а скользили по поверхности. Эх, если бы такая была в поле, на больших массивах!

Всякий раз по дороге из сада в село Вера подходила к полосе и гладила колосья, длинные и полные, как молодые початки на болотной рогозе.

Однажды подруги встретились на дороге возле полосы, и Вера, всплеснув руками, сказала:

— Пшеница у тебя, однако, из всего края лучшая! Чистая, будто гребнем прочесанная!

— Вот этими гребешками прочесали! — Лиза показала свои ладони с растопыренными пальцами. — Из конца в конец строем прошли…

Она заглянула подруге в глаза:

— Не завидуешь? — И поспешила напомнить: — Ты ведь сама отказалась от целины-то. Я перед тобой не виноватая.

— Наоборот, рада за тебя, — Вера обняла подругу. — Вот как рада!..

— Твое счастье привалило мне.

— Ну-у! Я свое добуду.