Сад (переработанное)

Ветер, будто ненадолго отлучившись, торопливо вернулся, снова загудел и завыл в ветвях деревьев, пригнал лохматые тучи, едва не касавшиеся земли, и в воздухе опять закружились белые хлопья.

8

В селе всю ночь не сомкнули глаз. За околицей стреляли из ружей…

Трофим Тимофеевич Дорогин то и дело выходил во двор и прислушивался. Снег набивался в его широкую и волнистую белую бороду, в густые волосы, вздымавшиеся седой папахой над высоким лбом. Он стоял на морозе до тех пор, пока не выбегала Кузьминична, щупленькая женщина с морщинистым лицом, дальняя родственница, на которой лежали все хлопоты по дому.

Заслышав ее беспокойные шаги, Трофим Тимофеевич, предупреждая крикливые упреки, что он не заботится о своем здоровье, поплотнее запахивал грудь тулупом и возвращался в дом. Кузьминична, как могла, старалась успокоить его:

— Придет наша Верочка. Чует сердце — воротится касаточка.

А сама пряталась на кухне и беззвучно плакала.

Дорогин, ссутулившись, медленно шагал по комнате, и длинные полы распахнутого тулупа волочились возле ног. Вот он постоял у окна, молча опустился на стул, уронил большие жилистые руки на стол, в лампе подпрыгнул язычок огня, и в комнате запахло керосиновым дымком.

Старик сидел неподвижно, на его голове, в косматых бровях и бороде таял снег, и крупные капли, падая, разбивались о клеенку.

Он любил Веру сильнее, чем сыновей, даже больше, чем Анатолия, своего младшенького, погибшего на войне; любил сильнее, вероятно, потому, что Вера похожа на мать, а может, потому, что глубоко понимает его душу, поддерживает во всем и в то же время сама нуждается в его поддержке.

Где она сейчас? Что с ней? Буран мог закружить девушек в поле. И тогда…

Трофим Тимофеевич закрыл глаза и опустил голову на руки; настойчиво гнал от себя худые думы…

У крыльца завыл Черня, протяжно и жалобно. Старик выбежал из дома и замахнулся на собаку метлой:

— Цыц, дурная башка!

Черня юркнул под крыльцо, а потом высунул морду в круглый лаз и затявкал, будто оправдываясь: «Не зря я, не зря».

Плюнув, старик скрылся за дверью сеней. А Черня, звеня цепью, пробежал к калитке и опять завыл…

Было уже далеко за полночь. В доме все еще горели лампы. Дорогин, не снимая тулупа, по-прежнему сидел на стуле. Ему казалось, что он задремал. Но он слышал все, что происходило во дворе. Вот ветер откуда-то принес охапку соломы и раскидал по стене дома. Напор его, видимо, ослаб: солома, шурша, повалилась на завалинку. Вот на улице возле самых окон заскрипел под ногами человека тугой сугробик снега. Черня обрадованно взвизгнул. «Идет Верунька!» — подумал старик. Но когда звякнула щеколда калитки, пес почему-то заворчал и убежал под крыльцо.

Старик поднял голову и прислушался. Может, все это приснилось? Нет, в самом деле идет человек. Ну, конечно! Мягко постукивают валенки о ступеньки. В позднюю пору дочь всегда входит тихо, чтобы не потревожить отца. А Черня почему-то продолжает ворчать. Чьи-то руки шарят по двери: не могут найти скобу или совсем застыли?..

— Сейчас, сейчас!.. — Трофим Тимофеевич метнулся в сени. Дверь за собой забыл закрыть, и свет лампы, отражаясь от побеленной стены в комнате, проложил дорожку по холодному полу сеней, устланному ковриками из мягкой и широколистной болотной рогозы. Дрожащей рукой старик толкнул тесовую дверь. — Заходи скорее. Заходи. Щеки-то поди, обморожены? Я снегу зачерпну— руки-ноги ототрем…

— Не надо, — ответил незнакомый молодой голос. — Отогреюсь так…

— Вот-те на! — Дорогин отшатнулся, недоуменно раскинув руки. — А мы-то ждали…

Кузьминична, выбежав в сени, вскрикнула.

Перед ними в полосе тусклого света стоял худенький паренек. Он с головы до ног обледенел. Брови и ресницы обросли инеем. В посиневшем от мороза лице еле теплилась жизнь.

— Что же это мы?.. Остолбенели с горя… — Старик посторонился. — Проходи, мил человек… Кузьминична, шуруй самовар!..

В комнате парень взглянул старику в лицо: брови косматые, лоб высокий и светлый. У Верочки такой же! И волосы у нее отцовские — пышные.

— Поклон вам принес.

— От Веруньки?! — Старик просиял, не дожидаясь подтверждения, воскликнул — Кузьминична! Слышишь?!

А та, стоя рядом, уже утирала слезы уголком платка.

— Ну, говори, мил человек. Говори, все прямо. — Дорогин взял Васю за плечи и, слегка склонившись, пытливо посмотрел ему в глаза. — Одну правду. Где она? В твоей избушке, говоришь? Одежонка-то у нее легкая… Грудь не застудила ли? Ведь советовал ей: «Надень мой старый полушубок». Не послушалась. «Зимой, говорит, в поле пугало не требуется!» Ах, отчаянная девка! А изба-то у вас в саду, помню, старенькая. В окна небось сильно дует? И полом тоже?.. Умаялись девки, спят крепко, вот простуда-то и подступит…

Вася рассказал все и о Вере, и о ее подругах, и об избушке. Дрова там есть. Сухие, хорошие. Картошка, правда, мороженая, яблоки — тоже…

Дорогин обнял парня, как самого близкого человека.

— Спасибо… Спасибо тебе! — Вспомнив о тревожных поисках, которыми были заняты не только родители Вериных подруг, но и все колхозники, метнулся к двери. — Побегу, народ успокою…