Сага о Форсайтах

– Недурная, мой дорогой. Если тебе удастся ее осуществить, ты будешь полезнее, чем большинство людей. От большинства пользы очень мало, – сказал отец, а про себя подумал: «Хотя ничего у него не выйдет, четыре года я ему все-таки дам, ведь занятие это здоровое и безопасное».

Еще раз все обдумав и посовещавшись с Ирэн, Джолион послал своей дочери миссис Вэл Дарти письмо с просьбой узнать, не возьмет ли какой-нибудь фермер, живущий неподалеку от них, Джона в ученики. Холли, загоревшись, ответила, что прямо рядом с ними располагается ферма одного прекрасного человека и что жить Джон сможет у них – Вэл будет очень рад. Назавтра мальчик должен был к ним отправиться.

Потягивая некрепкий чай с лимоном, Джолион глядел сквозь дубовую листву на пейзаж, которому он радовался вот уже тридцать два года. Дуб за это время нисколько не изменился: те же молодые коричневато-золотистые листики, та же старая, толстая и шершавая серо-зеленая кора с беловатыми прожилками. Древо воспоминаний! Оно может прожить еще не один век, если какой-нибудь варвар его не срубит. Не исключено, что этот дуб застанет конец старой Англии – при том как быстро пошло дело! Джолион вспомнил, как тремя годами раньше стоял у окна, обнимая Ирэн, и смотрел на германский аэроплан, который будто завис в воздухе прямо над старым деревом. Следующим утром на поле, принадлежащем Гейджу, обнаружили воронку от бомбы. Тогда Джолион еще не знал о своем смертном приговоре, а теперь он почти жалел, что та бомба его не прикончила. Не было бы необходимости слоняться без дела и многие часы испытывать холодный страх в глубине живота. Он рассчитывал прожить столько, сколько обыкновенно живут Форсайты: лет восемьдесят пять, а то и больше. Тогда Ирэн было бы семьдесят. Если же она овдовеет уже сейчас, то ей будет его не хватать. Правда, останется мальчик, который для нее важнее, чем он, и который ее обожает.

Много лет назад на этом самом месте старый Джолион, ожидая, когда Ирэн придет к нему по цветам лужайки, испустил последний вздох. По иронии судьбы его сын, сидя под тем же дубом, спрашивал себя, не лучше ли прямо теперь, раз уж все дела приведены в порядок, закрыть глаза и уплыть. Ему виделось что-то недостойное в том, чтобы паразитически цепляться за бездеятельную жизнь, которая близилась к завершению, заставляя его жалеть только о двух вещах: о долгом разладе с отцом в молодые годы и о позднем соединении с Ирэн.

Вдалеке виднелся островок цветущих яблонь. Ничто в природе так не трогало Джолиона, как плодовые деревья в цвету. Его сердце болезненно заныло при мысли о том, что следующего мая он может и не увидеть. Весна! Нет, ни один человек не должен умирать, если душой он еще достаточно молод, чтобы любить красоту! В зарослях кустарника беспечно заливались дрозды, высоко в небе носились ласточки, над головой, поблескивая, шелестела крона дуба. За полями ранняя листва, отполированная умеренным солнцем, переливалась всеми возможными оттенками зеленого, переходя у самого горизонта в полоску дымчатого голубого. Каждый цветок на узкой клумбе Ирэн удивлял неповторимостью своего вида, каждый по-своему утверждал, что жизнь прекрасна. Никто, кроме китайских и японских художников, да, пожалуй, еще Леонардо, не умеет поймать то поразительное маленькое эго, которое заключает в себе растение, птица или зверь. Эго, сочетаемое с верностью виду и с ощущением единства всего живого. Джолион тоже этого не умел. «Я не сделал в живописи ничего такого, что будет жить после меня, – думал он. – Я дилетант. Я любитель, а не творец. Хорошо, что хоть Джона я оставляю на этой земле». Какое счастье, что мальчика не поглотила ужасная война! Он запросто мог погибнуть, как бедный Джолли двадцать лет назад там, в Трансваале. Однажды из Джона что-нибудь выйдет, если время не испортит его. Воображение у парня богатое! А затея с фермерством – просто сентиментальный порыв, который, наверное, скоро пройдет.

Как раз в этот момент Джолион увидел их: Ирэн и мальчика. Они шли рука об руку по полю от станции. Поднявшись, Джолион неторопливо зашагал через новый розовый садик им навстречу…

Поздно вечером Ирэн пришла к нему в комнату, села у окна и некоторое время молчала, пока он не спросил:

– Что такое, любовь моя?

– Сегодня мы кое-кого встретили.

– Кого же?

– Сомса.

На протяжении последних двух лет Джолион старался не вспоминать этого имени, чтобы не повредить своему здоровью. И не зря: сейчас его сердце пугающе шевельнулось, будто соскользнуло в груди куда-то вбок.

Ирэн тихо продолжила:

– Он был с дочерью в галерее, а потом и в кондитерской, где мы пили чай.

Джолион подошел и обнял ее за плечи.

– Каков он теперь?

– Поседел, а в остальном почти не изменился.

– А дочка?

– Миловидная. Джону, по крайней мере, так показалось.

Сердце Джолиона опять прыгнуло в сторону. Ирэн глядела напряженно и растерянно.

– Вы не… – начал он.

– Нет, но Джон узнал их фамилию, когда поднял платок, который девушка уронила.

Джолион сел на кровать. Незадача!

– С вами была Джун. Она не выкинула чего-нибудь?