Сага о Форсайтах

Сказать это Флер побудила интуитивная догадка: отец намерен препятствовать ей, потому что не хочет, чтобы она узнала о ране, некогда нанесенной его самолюбию. И все-таки сейчас она вздрогнула, увидев, как такой зрелый и уравновешенный человек скорчился, словно от удара. Нота острой боли в его голосе испугала ее.

– Кто тебе рассказал? Если твоя тетка… Говорить об этом для меня невыносимо.

– Дорогой мой, – прошептала Флер, – это же было так давно…

– Давно или недавно, я…

Флер остановилась и погладила его руку.

– Я пытаюсь об этом забыть, – сказал он вдруг, – и не хочу, чтобы мне напоминали. – Затем, по видимости, выплескивая давно копившееся раздражение, прибавил: – Сейчас никто ничего не понимает. Большая страсть! Да кто теперь знает, что это такое?!

– Я знаю, – едва слышно промолвила Флер.

Сомс резко повернулся в ней.

– О чем ты говоришь! Ты еще ребенок!

– Может, я унаследовала это от тебя, отец.

– Что?

– Чувство к ее сыну.

Сомс побледнел, точно полотно, и сама Флер, как она догадывалась, была не румяней его. Они стояли и смотрели друг на друга, вдыхая знойный влажный воздух, пахнущий землей, геранью в горшках и быстро спеющим виноградом.

– Это безумие, – наконец произнес Сомс пересохшими губами.

Флер, почти не шевелясь, пробормотала:

– Не злись, отец, я ничего не могу поделать.

Но она видела: он не злится, он просто напуган, глубоко напуган.

– Я думал, эта глупость, – выдавил Сомс, запинаясь, – давно забыта.

– Нет, совсем напротив: чувство стало в десять раз сильней.

Сомс пнул трубу. Флер никогда не боялась отца – нисколько, – и это нелепое движение ее тронуло.

– Дорогой папа, – сказала она, – что должно случиться, то случится, ты же знаешь.

– Должно?! – повторил Сомс. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Мальчишке тоже все известно?

К щекам Флер прихлынула кровь.

– Еще нет.

Сомс вновь от нее отвернулся и, чуть задрав одно плечо, неподвижно уставился на сочленение труб.

– Мне это противно, – сказал он неожиданно, – как ничто другое. Сын того субъекта… Это… это извращение!

Флер невольно отметила про себя, что отец не сказал «сын той женщины», и ее интуиция заработала опять. Может быть, где-нибудь в уголке его сердца еще сохранилась тень той большой страсти? Она взяла его под руку.

– Отец Джона совсем старый и больной, я его видела.

– Ты?

– Да, я ездила с Джоном к нему домой и видела обоих его родителей.

– И что же они тебе сказали?

– Ничего. Они были очень вежливы.

– Еще бы! – Сомс вернулся к созерцанию трубы, а потом внезапно добавил: – Я должен все обдумать. Вечером поговорим.

Поняв, что сейчас ей больше ничего не добиться, Флер незаметно удалилась, оставив отца все так же смотреть на сочленение труб. Она прошла во фруктовый сад и принялась бродить среди кустов малины и смородины, хотя ни рвать ягоды, ни есть их ей не хотелось. Какой беспечной была она два месяца назад! Даже два дня назад – до того, как Проспер Профон сказал ей. Сейчас она чувствовала себя так, будто запуталась в паутине страстей, законных прав, подавляемых стремлений и бунтарских порывов, любви и ненависти. В эту темную минуту упадка даже ее цепкая натура не видела выхода из положения. Что делать? Как раскачать и согнуть все так, чтобы действительность соответствовала ее воле и чтобы исполнилось желание ее сердца?

Завернув за угол высокой живой изгороди, она вдруг столкнулась с матерью, которая быстро шла, держа в руке распечатанное письмо. Ее грудь вздымалась, глаза были расширены, щеки пылали. Флер тотчас подумала: «Яхта! Бедная мама!» Удивленно поглядев на дочь, Аннет сказала:

– J’ai la migraine[79].

– Мне ужасно жаль, мама.

– О да! Твоему отцу тоже жаль!

– Мама, я правда сочувствую тебе. Я понимаю, каково это.

Удивленные глаза Аннет раскрылись еще шире, так что над яблоками показались белки.

– Невинная ты душа! – воскликнула она.

Чтобы мать Флер, всегда сдержанная и трезвая, так выглядела и так говорила! Это было пугающе: отец, мать, она сама… А ведь каких-то два месяца назад казалось, будто у них есть все, чего только можно пожелать. Аннет скомкала письмо. Флер знала, что ей лучше не заметить этого.

– Может быть, мама, я тебе чем-то помогу, чтобы голова не болела?

Аннет мотнула этой самой головой и пошла дальше, покачивая бедрами. «Жестоко! – подумала Флер. – А ведь я радовалась! Тот мужчина… Зачем вообще такие мужчины бродят вокруг нас, все нарушая своим вторжением?! Думаю, он от нее просто устал. Какое право он имеет уставать от моей матери? Какое право?!» При этой мысли, довольно странной и притом совершенно естественной, Флер сдавленно усмехнулась.