Саги огненных птиц

– Ты что-то хочешь от меня, и я ясно вижу это. – Ситрик бросил на Холя раскалённый взгляд.

Холь долго молчал, а потом произнёс скрипучим раздражённым голосом:

– Хочу. Ты прав.

– Так говори уже, зачем явился.

– Затем, чтобы тебя спасти, дурень. Хочу от тебя я только того, чтобы ты не помер по пути без огня и света.

– Ты врёшь. – Голос Ситрика подрагивал. Вероятнее всего, Холь чего-то недоговаривал, но на языке его была правда.

– Может. Тогда я хотя бы искренне верю в свои слова, а ты обманываешься и врёшь, не осмысляя того. – Птица всмотрелась в лицо отступника и лукаво прищурилась, что было равно улыбке. – Или всё-таки осмысляешь?

Ситрик стиснул зубы.

– Послушай, сынок. Я просто помог тебе. Спас тебя от верной смерти, хотел бы сказать я, но ты, святая душа, увидишь в этих словах хвастовство. Я не буду просить тебя жить так же, как жил я, ведь ты волен сам распоряжаться своей судьбой. Да, ты сам творец своей судьбы. – Холь заметил, как брови его собеседника поползли вверх. – Ни новый бог, ни старые боги не решат, что делать тебе. Такова уж твоя тяжёлая человеческая доля – свобода, данная не богом, но первыми согрешившими людьми. И счастлив тот, за кого уже всё решили и кому говорят, как поступить. Да несчастен ты, отказавшийся от указывавшего тебе бога.

– Я не отказывался от бога, – упрямо возразил Ситрик.

– Ты отступник, Ситка, и сам сообщил мне это.

– Я был вынужден отказаться от церкви, но не от бога, – уже с нескрываемым гневом выпалил Ситрик.

– А уж не ты ли сам вынудил себя? Ты так и не сказал за все эти дни, что заставило тебя отправиться в путь.

– Ты не был там. Ты не можешь говорить так! А как сейчас быть свободным мне, если я несу в себе то, что не смогу вымолвить ни на одной исповеди, и иду путём, намеченным за меня другими? Я чувствовал свободу и покой, будучи скованным обыденными для меня вещами, а теперь я загнан, хотя ноги могут нести меня в любом направлении. Я, верно, могу отказаться от мысли отыскать колдуна да принести для Ингрид Зелёный покров. Могу, но никогда не сделаю этого. – В его голосе слышалось солёное отчаянье. – Что ты смеешь говорить мне о том, что я сам волен вершить свою судьбу, когда сам что-то решил за меня! Или это ты – новый указывающий мне Господь, пришёл, чтобы не отомстить, но покарать меня по заслугам?

Холь не отвечал.

– Не стал бы ты делать что-то для меня просто так, – горько заключил Ситрик. – Я понял это из твоего рассказа. И ни для кого бы не сделал, если это хоть сколько-нибудь посягнёт на твою свободу.

– Я немало сделал добра, сынок, – негромко, но весомо произнёс Холь.

– Это добро тебе ничего не стоило.

– А должно было? Ты нашёл в пути физическое мерило добра и любви?

Ситрик замолчал, не зная, что ответить ему.

– Ты порочен, а сам упрекаешь меня, – продолжал Холь. – Если у меня один недуг, а у тебя другого рода, это не значит, что ты можешь ткнуть в мой порок пальцем, не думая, что я не надавлю на твою болезнь в ответ. Мы повздорили из-за твоей зависти. Я предполагаю, что она берёт своё начало из усталости и тревожности, одолевшей тебя с тех пор, как покинули мы жилище Бирны.

Птица перевела дух. Так много со столь молчаливым попутчиком давненько не приходилось говорить.

– Не изводись. Я вижу, что ты готов заживо сожрать себя да меня в придачу, и никакая дорога не сможет отвлечь тебя от тяжёлых мыслей. Я также вижу, что ты почти не спишь, боясь видений, и повсюду видишь лишь дурные знаки.

Холь вздохнул. Тяжело давался ему этот разговор. Отвык он говорить по душам, да ещё и на трезвую голову…

– Не думай, будто я не понимаю, как трудно быть хорошим, когда всё вокруг тебя чуждо любви и рождает лишь массу неудобств да тревожных предзнаменований. Привольно нести свет и добро, когда жизнь легка да проста.

– Всё-то ты понимаешь, – негромко проворчал Ситрик.

– Знаешь, а ведь я зря упрекнул тебя, будто бы нет физического мерила у добра. Сам сейчас подумал, что добро измеряется духовной силой и вытесняется усталостью.

Наступила тишина. Было слышно, как моросит дождь, эхом отдаваясь в проходе пещеры, да капает вода сквозь щели в земле и камнях.

Ситрик отвернул лицо, чувствуя, как горят щеки. Уязвлённый Холь, хоть и произнёс примирительные слова, продолжал злиться, раздражённо пуша перья. Он всё пытался устроиться на своем выступе удобнее, но после разговора всё кругом казалось нестерпимо жёстким. Они молчали долго. Ситрик хранил молчание, потому как не было ему что сказать, а Холь – оттого, что не решался.

Ситрик злился на себя, на свою дурную слабость и отчаяние. Злился на Холя, которому показалось, что он понял его, своего попутчика, но это было далеко не так. Злился на Ингрид и колдуна, что поселился так далеко от Онаскана. Он ненавидел себя и всю свою жизнь с того момента, как принцесса троллей вошла в Большой дом. Ненавидел путь, что не был так весел и лёгок, как была проста дорога в рассказах беспечного и храброго Холя.

Ненавидел бога. И старых богов заодно.