Саквояжники

О чем он, черт возьми, говорит? Мне ведь только сорок один, это еще не старость. Я еще мог дать фору всем этим зеленым парням, разгуливающим по аэродрому с серебряными и золотыми нашивками и дубовыми листьями. Я посмотрел на генерала.

Наверное, он увидел в моих глазах удивление, потому что снова улыбнулся.

— Это было год назад, сейчас мне сорок три. — Он протянул мне сигарету, я молча взял ее. — Машину поведет подполковник Шоу, он ожидает нас на аэродроме. — И снова увидев в моих глазах вопрос, генерал быстро добавил: — Не беспокойтесь, Шоу полностью знаком с машиной. Проверяя ее, он провел три недели на вашем заводе в Бербанке.

Я бросил взгляд на Морриса, который отвернулся, делая вид, что тщательно разглядывает что-то. Пожалуй, он тоже был замешан в этом, ну, я задам ему. Я повернулся к генералу.

— Хорошо, генерал, пойдемте посмотрим, как летает эта малышка.

Мои слова насчет «малышки», как выяснилось, оказались верными и для подполковника Шоу — ему было от силы лет двадцать. Я проследил, как он поднял машину в воздух, но смотреть дальше у меня не было сил. Это было так же неприятно, как если бы я привел домой девственницу, все устроил наилучшим образом, а открыв дверь спальни, обнаружил там другого парня, который увел ее у меня буквально из-под носа.

— А можно здесь где-нибудь выпить кофе? — спросил я.

— Рядом с главным входом есть закусочная, — объяснил мне один из солдат.

— Спасибо.

— Не за что, — автоматически ответил он, не отрывая взгляда от самолета в небе.

В закусочной не было кондиционеров, но царил полумрак, и было не так уж плохо, несмотря на то, что кубики льда в кофе успели растаять еще до того, как я сел за столик. Я мрачно посмотрел в окно. Слишком молод или слишком стар — так у меня повелось на всю жизнь. Когда одна война закончилась в тысяча девятьсот восемнадцатом, мне было всего четырнадцать, а когда началась другая, я практически выбыл из призывного возраста. Некоторым людям никогда не везет. Я всегда думал, что на каждое поколение приходится по войне, но мне не повезло попасть на целых две.

Около закусочной остановился небольшой армейский автобус. Из него стали выходить люди, и я от нечего делать принялся наблюдать за ними. Это были гражданские лица, а не военные, и уже в возрасте. Большинство из них несли на одной руке пиджак, а в другой — портфель, у некоторых волосы были тронуты сединой, другие вообще были без волос. Мое внимание привлекла их неулыбчивость, когда они разговаривали друг с другом, разбившись на маленькие группки возле автобуса.

А с какой стати им было улыбаться, спросил я себя. Они, наверное, как и я, были из обслуживающего персонала. Я вынул сигарету и чиркнул спичкой, ветерок от вращающегося вентилятора загасил ее. Я чиркнул другую, отвернувшись от вентилятора и прикрыв пламя ладонями.

— Герр Корд, какая встреча. Что вы тут делаете? — услышал я обращенные ко мне слова и, подняв голову, увидел Штрассмера.

— Я только что пригнал новый самолет, — сказал я, протягивая руку. — Но вы-то что здесь делаете? Я думал, вы в Нью-Йорке.

Штрассмер пожал мою руку как-то особенно, по-европейски. Улыбка исчезла из его глаз.

— Мы тоже кое-что доставили, а теперь возвращаемся назад.

— Так вы с этой группой?

Он кивнул и посмотрел в окно, в глазах его была печаль.

— Да, — тихо сказал он, — мы прибыли одним самолетом, а улетаем разными. Три года мы работали вместе, и вот теперь работа закончена. Скоро я вернусь в Калифорнию.

— Надеюсь, — рассмеялся я. — Вы нам очень пригодитесь на заводе, хотя, боюсь, война еще продлится некоторое время. В Европе она, пожалуй, закончится, но судя по Тараве и Окинаве, до капитуляции Японии пройдет не меньше шести месяцев.

Штрассмер промолчал.

Я посмотрел на него и вспомнил, что европейцы очень щепетильны относительно правил хорошего тона.

— Извините, герр Штрассмер, — быстро сказал я, — выпьете кофе?

— У меня нет времени. — В глазах его было замешательство. — А есть у вас здесь кабинет, как повсюду?

— Конечно, — ответил я. — По пути сюда я заметил его, там еще написано «Для мужчин». Как раз позади здания.

— Я зайду туда через пять минут, — сказал Штрассмер и торопливо вышел.

Через окно я увидел, как он присоединился к одной из групп. Может быть, старик слегка спятил? Может быть, он перетрудился и решил, что снова находится в нацистской Германии? Других причин для конспирации я не видел.

Положив сигарету в пепельницу, я вышел. Когда я проходил мимо Штрассмера, он даже не взглянул на меня. В туалет он вошел через несколько секунд после меня. Глаза его нервно забегали по кабинкам.

— Мы одни?

— Думаю, что да, — ответил я, вглядываясь в него и прикидывая, где найти доктора, если у него проявятся признаки сумасшествия.

Штрассмер прошел вдоль кабинок, открывая двери и заглядывая внутрь. Убедившись, что там никого нет, он повернулся ко мне. Лицо его было бледным и напряженным, на лбу выступили капельки пота. Мне показалось, что я узнаю симптомы. Если вы не привыкли к жаркому солнцу Невады, то оно может убить вас. Первые же слова Штрассмера убедили меня в собственной правоте.