Наши мысли всегда обращены к выгоде, и потому они стали презренны. Может ли иметь независимое мнение кто-нибудь из тех, что в вихре и толчее действительной жизни выступают как шумливые политики, крикливые утописты или ограниченные пасторы, или из тех, что ослеплены страданием ничтожного угла, куда бросил их жребий? Всякое призвание – уже предрассудок. Необходимость «делать карьеру» гонит каждого в объятия партий. Мы живем в такое время, которое слишком много работает и слишком мало воспитано, – время, когда люди от прилежания одурели.
Кто старается вести народ, успевает в этом, лишь следуя за чернью. Пути богов должны быть уготованы гласом проповедника в пустыне.
Развитие расы зависит от развития каждого в отдельности. Как только самовоспитание перестает быть ближайшей задачей, тотчас умственный масштаб суживается и часто теряется совершенно. Самовоспитание – истинный идеал человека. Гёте знал это, и ему мы обязаны больше, чем кому-либо другому со времен древних греков.
Если в области этики друг человечества – явление самое отвратительное, то в области ума таким является тот, кто слишком занят воспитанием других, чтобы успеть заняться своим собственным.
Легко сострадать страданиям. И так трудно сочувствовать мыслям.
Мысль, которая не опасна, не заслуживает быть мыслью.
Человек – благоразумное животное, постоянно теряющее терпение, когда ему приходится действовать в согласии с предписаниями разума.
Кто оглядывается на свое прошлое, недостоин того, чтобы перед ним лежало будущее, куда он мог бы заглянуть.
Беспристрастно судить человек может лишь о вещах, его вовсе не касающихся.
То, что люди называют неискренностью, – лишь средство обогатить свою душу.
Всегда труднее разрушить, чем создать, а если то, что надо разрушить, называется низостью и глупостью, требуется не только мужество, но и презрение.
До тех пор, пока война будет считаться безбожной, она сохранит свою прелесть. Лишь когда ее признают низостью, потеряет она популярность.
Прекрасные грехи, как и все прекрасные вещи, – привилегия богатых.
В поэзии можно употреблять лишь то, что уже не употребляется в жизни.
Раскрыть искусство, скрыть художника – вот цель искусства.
Ни один художник не хочет доказать чего-либо: доказать можно даже истинное.
Этическая симпатия у художника – непростительный стилистический прием. Ни один художник не нравственен.
Зрителя, а не жизнь отражает на самом деле искусство.
Единственное оправдание для созидающего бесполезное – то, что он им восторгается. Всякое искусство бесполезно.
Прекрасно лишь то, что нас не касается. Именно потому, что нам нет никакого дела до Гекубы, страдания ее такой превосходный сюжет для трагического искусства.
То, что художник – отравитель, нимало не говорит против его прозы. Домашние добродетели не имеют никакого отношения к искусству, хотя и могут служить рекомендацией для художников второго разряда.
Искусство и только искусство может защитить нас от грязных опасностей жизни.
Все, что представляется действительным, потеряно для искусства. Всякое, даже плохое произведение искусства порождается настоящим чувством. Быть естественным – значит быть слишком понятным, а быть слишком понятным – значит быть нехудожественным.
Не в одном искусстве тело является душой.
Говорят иногда, что искусство – слишком болезненно. Если иметь в виду психологию, оно никогда не было достаточно болезненно. Мы коснулись лишь кожи души и больше ничего.
Из всех поз нравственная наиболее неприлична.
Кто находит некрасивый смысл в прекрасном, тот испорчен. Это недостаток. Кто находит прекрасный смысл в прекрасном, тот утончен, культурен. Для него есть надежда. Избранные – те, которые в прекрасном видят лишь Красоту.
Нет книг нравственных или безнравственных. Книги бывают лишь хорошо или дурно написаны, больше ничего.
Отвращение XIX века к натурализму – ярость Калибана, видящего свое лицо в зеркале. Отвращение XIX века к романтизму – ярость Калибана, видящего свое лицо не в зеркале.
Всякое искусство – в то же время и поверхность, и символ. Кто проникает глубже поверхности, действует на свой страх. Кто любит символ, действует на свой страх.
Если критики спорят между собой, значит, художник в согласии с собой.
К счастью, Искусство всегда умело скрывать Истину.
Единственные портреты, в подлинность которых верят, – те, где модель играла второстепенную роль, личность же художника главную. Рисунки Гольбейна, изображающие мужчин и женщин, действуют своей непосредственною живостью. И это потому, что Гольбейн принуждал жизнь принять его условия, соблюдать границы, им поставленные, подражать созданному им типу и являться лишь в том образе, в каком он желал. Внушает доверие стиль, лишь один стиль. Большинство современных портретистов неизбежно потонут в забвении. Они никогда не пишут так, как видят; они пишут то, что публика видит, а публика не видит ничего.