Сальватор

Как бы строго ни относился суд в период Реставрации к нарушениям законов об охоте, но когда судьи узнавали, что это нарушение допустил Эрбель Санкюлот, они смягчали наказание и назначали минимальный штраф. Таким образом, за сотню франков штрафа в год капитан раздавал более двух тысяч франков милостыни, кормился сам, посылал восхитительные корзины с дичью своему сыну Петрусу, делившемуся этой добычей в особенности с теми из своих собратьев, кто писал натюрморты, — все это лишний раз доказывало, что браконьерство, как и добродетель, всегда вознаграждается.

Во всем остальном капитан оставался истинным сыном моря. Он не только не знал, как живут в городе, но и понятия не имел о светской жизни.

Одиночество, которое переживает моряк, затерянный в огромном океане; величественное зрелище, постоянно открывающееся его взору; легкость, с которой он каждую минуту рискует жизнью; беззаботность, с какой он ждет смерти; жизнь моряка, а потом охотника свели к минимуму его общение с людьми, и за исключением англичан, которых капитан, сам не зная почему, считал своими естественными врагами, ко всем остальным себе подобным — что может обсуждаться и что мы обсудим при первой же возможности — он испытывал симпатию и дружеские чувства.

Единственной трещиной в его гранитном или даже золотом сердце была незаживающая рана, причиненная смертью жены, несчастной Терезы, прелестной женщины, чистой души, воплощения безмолвной преданности.

И вот, переступив порог мастерской и обняв Петруса, он по-отцовски его оглядел, и у него из глаз скатились две крупные слезы. Протянув руку в сторону генерала, он сказал:

— Посмотри на него, брат: он вылитая мать!

— Возможно, ты и прав, — отозвался генерал, — но тебе бы следовало помнить, пират ты этакий, что я никогда не имел чести знать его уважаемую мать.

— Верно, — подтвердил капитан ласково, со слезой в голосе, как бывало обычно, когда он говорил о жене, — она умерла в тысяча восемьсот двадцать третьем, а мы с тобой еще были тогда в ссоре.

— Ах так?! — вскричал генерал. — Ты что же, думаешь, мы сейчас помирились?

Капитан улыбнулся.

— Мне кажется, — заметил он, — что когда два брата обнимаются, как мы, после тридцатитрехлетней разлуки…

— Это ни о чем не говорит, метр Пьер. Ах, ты думаешь, я помирюсь с таким бандитом, как ты! Я подаю ему руку — ладно! Я его обнимаю — пускай! Но мой внутренний голос говорит: «Я тебя не прощаю, санкюлот! Не прощаю я тебя, разбойник! Нет тебе прощения, корсар!»

Капитан с улыбкой наблюдал за братом, потому что знал: в глубине души тот нежно его любит.

Когда генерал перестал браниться, он продолжал:

— Ба! Да я же на тебя не сержусь за то, что ты воевал против Франции!

— Можно подумать, что Франция была когда-нибудь гражданкой Республикой или господином Бонапартом! Я воевал против тысяча семьсот девяносто третьего года и против тысяча восемьсот пятого, понятно, браконьер? А вовсе не против Франции!

— Не сердись, брат, — добродушно проговорил капитан. — Я всегда полагал, что это одно и то же.

— Отец всегда так думал и будет думать, — вмешался Петрус, — вы же, дядя, придерживались и будете придерживаться противоположного мнения. Не лучше ли сменить тему?

— Да, пожалуй, — согласился генерал. — Как долго ты почтишь нас своим присутствием?

— Увы, дорогой Куртене, у меня мало времени.

Сам Пьер Эрбель отказался от имени Куртене, но продолжал называть им брата, как старшего в семье.

— Как это «мало времени»? — в один голос переспросили генерал и Петрус.

— Я рассчитываю отправиться в обратный путь сегодня же, дорогие мои, — отвечал капитан.

— Сегодня, отец?

— Да ты совсем с ума сошел, старый пират! — подхватил генерал. — Хочешь уехать, не успев приехать?

— Это будет зависеть от моего разговора с Петрусом, — признался капитан.

— Да, и еще от какой-нибудь охоты с браконьерами департамента Иль-и-Вилен, верно?

— Нет, брат, у меня там остался старый друг; он при смерти… Он сказал, что ему будет спокойнее, если я закрою ему глаза.

— Может, он тоже тебе являлся, как и Тереза? — скептически, как обычно, заметил генерал.

— Дядюшка!.. — остановил его Петрус.

— Да, я знаю, что мой брат-пират верит в Бога и в привидения. Однако тебе, старому морскому волку, очень повезло, что если Бог и существует, то он не видел, как ты разбойничал, иначе не было бы тебе спасения ни на этом, ни на том свете.

— Если так, брат, — ласково возразил капитан и покачал головой, — то моему несчастному другу Сюркуфу не повезло, и это лишняя причина, чтобы я к нему возвратился как можно скорее.

— A-а, так вот кто умирает: Сюркуф! — вскричал генерал.

— Увы, да, — подтвердил Пьер Эрбель.

— Клянусь честью, одним отъявленным разбойником будет меньше!

Пьер огорченно посмотрел на генерала.

— Что ты на меня так смотришь? — смутившись, спросил тот.

Капитан покачал головой и лишь вздохнул в ответ.

— Нет, ты скажи! — продолжал настаивать генерал. — Я не люблю людей, которые молчат, когда им велено говорить. О чем ты думаешь? Не можешь сказать?

— Я подумал, что, когда я умру, мой старший брат помянет меня только этими словами.

— Какими? Что я такого сказал?