Сальватор

— Обещаю, что ни о чем другом и не помыслю, — заверил каторжник, низко кланяясь Сальватору.

Молодой человек торопливо сбежал по лестнице и отправился на поиски Жана Быка, которого он послал на площадь Обсерватории.

XIX

УЖИН НА ЛУЖАЙКЕ

В центре огромной лужайки, похожей на ковер, брошенный к подножию особняка, из которого вели великолепные каменные ступени, г-н Жерар приказал накрыть стол; за столом сидели одиннадцать человек, приглашенных достойнейшим хозяином под предлогом ужина, а в действительности — чтобы обсудить приближавшиеся выборы.

Господин Жерар постарался ограничить число приглашенных до одиннадцати, а вместе с хозяином за столом сидело ровно двенадцать человек. Господин Жерар умер бы от страха или, во всяком случае, ужинал бы без всякого аппетита, если бы их оказалось тринадцать. Честнейший человек был невероятно суеверен.

Все одиннадцать приглашенных были именитые граждане Ванвра.

Они с готовностью приняли приглашение владетельного сеньора.

Ведь г-н Жерар вполне мог сойти за ванврского сеньора. Они питали к честнейшему человеку, ставшему по воле Провидения их согражданином, благоговейное почтение; можно было заставить их скорее поверить в то, что в полдень не светит солнце, чем усомниться в не имеющей себе равных добродетели их Иова; завистливые, тщеславные, себялюбивые буржуа словно забывали о зависти, тщеславии, себялюбии в обществе скромного, верного, самоотверженного и несравненного их согражданина. Никто в Ванвре и его окрестностях не мог пожаловаться на г-на Жерара; напротив, многие могли лишь радоваться такому соседству. Он никому ничего не был должен, зато каждый был ему хоть чем-нибудь да обязан: один — деньгами, другой — свободой, третий — жизнью.

Общественное мнение Ванвра и окрестных городков открыто высказывалось за его избрание в Палату депутатов. Самые фанатичные граждане поговаривали даже о Палате пэров.

Однако им замечали, что в Палату пэров нельзя войти как в Академию или на мельницу; это было время, когда имело успех словцо Поля Луи Курье: чтобы войти в Палату пэров, необходимо принадлежать к особому разряду людей. А так как Палата депутатов являлась одним из средств достичь пэрства, эти фанатики присоединились к тем из своих сограждан, которые предлагали избрать г-на Жерара представителем от департамента Сены.

Несколькими днями раньше депутация именитых граждан Ванвра явилась к г-ну Жерару с выражением горячей к нему симпатии от всего населения.

Господин Жерар поначалу скромно отказался от оказанной ему чести, заявив, что, положа руку на сердце, он считает себя недостойным — и это вполне могло быть правдой, — прибавив, что он еще недостаточно сделал для отечества, а особенно для Ванвра. Он честно признался, что является гораздо большим грешником, чем можно подумать; он даже назвал себя преступником; все это вызвало громкий смех у земледельца, мечтавшего об образцовой ферме и рассчитывавшего занять у г-на Жерара денег на ее устройство и бывшего одним из самых горячих его сторонников.

Несмотря на решительный отказ г-на Жерара заседать в Палате, гости продолжали настаивать. Он сказал своим верным согражданам: «Вы сами вынуждаете меня к этому, господа: вы так решили, и я подчиняюсь вашему желанию!» После того как были произнесены эти и многие другие слова, г-н Жерар дал согласие и поручил своим друзьям выдвинуть его кандидатуру.

Земледелец, роялист каких мало, — хотя ему, возможно, следовало бы инстинктивно выбрать в качестве символа скорее пчел, чем лилии, — взялся в тот же вечер оповестить все близлежащие городки о великом событии, о согласии г-на Жерара стать депутатом, а как только выдастся свободный день, не занятый «пчелками» (в ожидании образцовой фермы земледелец вел крупную торговлю медом), он непременно даст объявление об этой кандидатуре во все парижские газеты.

Понятно, что г-н Жерар не мог просто так отпустить депутацию. Для начала он предложил согражданам освежиться, а в ближайший четверг пригласил их на ужин.

Вот как вышло, что одиннадцать делегатов очутились за столом в гостях у г-на Жерара. Разумеется, никому и в голову не пришло отказаться от приглашения, а судя по радостному блеску в глазах всех сотрапезников в ту минуту, как начались события, о которых пойдет речь в этой главе, никто и не думал в этом раскаиваться.

В самом деле, денек выдался на славу, угощение было отличное, а вина — самые изысканные. За стол сели в пять часов пополудни; ужин длился уже около часу, гости стали хмелеть, и каждый старался по очереди превратить свой стул в трибуну, свои слова — в торжественную речь, словно они собрались не на пикник, а на заседание в Палате.

Земледелец давал знать о своем присутствии на этом ужине тем, что осипшим голосом хрипел после каждой речи бессвязные фразы, оканчивавшиеся неумеренными похвалами в адрес амфитриона, в чье распоряжение он отдавал свою жизнь и жизнь своих пчелок.