Самая хитрая рыба

Деревянный эркер выдается над тротуаром кормой пришвартовавшегося парусника. Маленький Сережа возле входной двери под эркером всегда замедляет шаг: кажется, если нырнуть в подъезд, окажешься в необъятной утробе корабля, где матросы бранятся, раскачиваясь в гамаках, и поют старинные песни о морском дьяволе. Но дверь всегда заперта.

– Мне придется с ним поговорить, – подал голос Илюшин.

Покончив с обедом, он стал внезапно молчалив, больше не подтрунивал над Сергеем и сосредоточенно выводил на салфетке какие-то каракули.

В первую секунду Бабкин не понял, о чем идет речь. Но затем ему бросилась в глаза карандашная вакуоль в центре бумажного квадрата, густые штрихи травы по краям и три странных существа, косматые зверьки с человеческими глазами.

– Может быть, не надо? Все равно сам все узнает.

Но Макар покачал головой, и стало ясно, что его не переубедить.

7

Они приехали на рынок, на том же месте нашли Пронина, и Илюшин сказал, что должен ему кое-что показать. Что-то было такое в его тоне, что Коля не стал ни кривляться, ни задавать вопросов. Он безропотно сел в машину, и Бабкин, время от времени бросая взгляд в зеркало заднего вида, видел его напряженное, заострившееся лицо.

Возле озера они вышли. Бабкин остался и закурил: он не хотел наблюдать вблизи то, что сейчас произойдет.

А Макар и Коля побрели по берегу.

Возле разрытой могилы Илюшин остановился. Минуту спустя Пронин вскинул руки, будто защищаясь, а потом начал кричать. Ветер доносил до Сергея обрывки фраз. Илюшин стоял, плотно запахнув куртку от поднявшегося к вечеру ветра. Пронин кинулся к нему, толкнул в плечо, и Бабкин начал подниматься, но тут парень упал на колени, прижав ладони к лицу, и он понял, что его вмешательство не понадобится.

Макар вернулся к машине один.

– Поехали.

– А этот?

Илюшин промолчал.

8

Вечером Коля Пронин, сидевший в пустой квартире на полу возле стены, услышал, что дверь открылась. Он забыл задвинуть засов. Он вообще все забыл: и сколько часов провел на берегу, и как дотащился до города от озера пешком; видел только, что солнце садится и трава вокруг золотая и светится, совсем как тогда, когда одиннадцать лет назад они приходили сюда по вечерам втроем.

Максу должно было повезти. Из них всех он заслуживал счастья больше других. Он был самый… добрый. Коля вытащил это слово из почти забытого словаря, который никогда не использовал в своей нынешней жизни. Казалось, оно ничего не значило и ничего не стоило, среди его приятелей ценились совсем другие качества, а доброта приравнивалась к слабости. Добрыми позволено быть только матерям, вот только те кричали на них, и били, и выгоняли из квартир, и пророчили смерть под забором, и зло плакали от сходства непутевых сыновей с отцами, а тем временем слово «доброта» растворялось, как горсть песка, брошенная в воду.

Но Белоусов был по-настоящему добрый. Добрый и сильный.

Коле вспомнилось, как однажды они решили втроем залезть в дом к одному типу, у которого, по слухам, хранились старые иконы. Мансуров намекнул, что ему есть через кого их продать. Пронин догадывался, кого он имеет в виду, но предпочитал не думать об этом человеке. От одного его имени холодело в желудке.

Двор сторожил свирепый пес, не подпускавший никого к воротам. Коля однажды подглядел через дыру в заборе, как хозяин вычесывает ему из длинной шерсти колтуны. Пес лежал на боку и млел, лишь изредка повизгивая, когда расческа задевала кожу. «Ну прости, прости», – виновато приговаривал хозяин, такой же озлобленный мужик, живший один и ни с кем никогда не здоровавшийся.

«А с собакой что?» – спросил Пронин, когда они решили брать иконы. Хозяин на сутки уехал, но его зверюга бродила по двору.

Мансуров удивленно глянул на него. «Собаку отравим», – сказал он, как о само собой разумеющемся. И тут Макс, без видимого смысла передвигавший по верстаку какие-то деревянные детальки, повернулся к ним и недоумевающе сдвинул брови. «Как отравим? – спросил он. – Она же живая собака». «Ну и что?» «А то, что ей будет больно. Мучиться будет». «А хозяин без своих драгоценных икон не будет мучиться?» – съязвил Антон, но Белоусов покачал головой: «Это другое».

И они никуда не пошли. Коля подозревал, что Мансуров провернет дельце без них, но этого не случилось. Собака померла годы спустя от глубокой старости, и каждый раз, проходя мимо окон владельца икон, Пронин думал, что она получила десять лет жизни только благодаря Максиму, который вовремя сказал, что никого нельзя травить.

Как странно. Единственный человек, которого он вспоминал с теплотой, все это время был мертвым. Он, Коля, думал о покойнике и желал хорошего покойнику. В этой мысли было что-то невыносимо жуткое.

На него упала чья-то тень. Пронин поднял голову и в вечернем гаснущем свете увидел в комнате двух мужчин. Ах да, незапертая дверь…