Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

В авторском вступлении к трилогии «Пряслины» Федора Абрамова есть строки, которые дорогого стоят: «Сколько раз, еще подростком, сидел я за этим столом, обжигаясь немудреной крестьянской похлебкой после страдного дня. За ним сиживал мой отец, отдыхала моя мать, не пережившая утрат последней войны...» Этот стол — в старой избушке на дальней Синельге, куда вывозил Михаил Пряслин (роман «Две зимы и три лета») свое малорослое семейство на первый в их жизни сенокос.

Во вступлении к трилогии не герой, не вымышленный персонаж, но автор всматривается в вырезанные на столешнице кресты и крестики, треугольники, квадраты и кружки — фамильные знаки пекашинских крестьян. Потом, замечает он, пришла грамота, знаки сменили буквы, и среди них все чаще замелькала пятиконечная звезда... «Да ведь это же целая летопись Пекашина! Северный крестьянин редко знает свою родословную дальше деда. И может быть, этот вот стол и есть самый полный документ о людях, прошедших по пекашинской земле... И медленно, — продолжает писатель, — по мере того как я все больше и больше вчитывался в эту деревянную книгу, передо мной начали оживать мои далекие земляки...»

Вне жгучей, кровной биографической сопряженности писателя с тем миром народной крестьянской жизни, о котором он пишет, вне глубинных, личностных связей его. с народной, национальной культурой, связей, конечно же, не только непосредственных, но и опосредованных, через традиции, слово и дух русской литературы, нам не понять Федора Абрамова, равно как и многих других современных наших прозаиков.

Не знаю, кто первый из критиков (не исключено, что и я) употребил этот термин «деревенская» проза.

Было бы правильным, если бы преподаватель литературы объяснил учащимся значение этого термина, принятого в критике лишь в качестве условного и потому — неточного, ибо творчество большинства писателей, о которых мы ведем речь, — не просто о деревне, но о жизни, о судьбах родной страны. Это особенно видно на примере творчества Ф. Абрамова.

Проза Федора Абрамова (романы, посвященные Пекашину, с особой ясностью высветили это) — не «крестьянская», не «деревенская», но — героическая, раскрывающая подвиг нашего народа, подвиг нашего крестьянства в трагедийную пору войны. Две зимы и три лета, прошедшие после победы, а они, как известно, легли в основу его второго романа, — это ведь тоже страшная плата народа, крестьянства за разруху и беды войны. Это были годы, когда в Пекашине по-прежнему не было хлеба и не хватало семян, по-прежнему дохла скотина от бескормицы «и по-прежнему, завидев на дороге почтальоншу Улю, мертвели бабы: война кончилась, а похоронные еще приходили». Этого не брали в расчет критики (П. Строков, например), упрекавшие писателя в том, что он будто бы слишком черно рисует действительность. Забывая о принципе историзма, они как бы абстрагировались от обстоятельств войны. В бескомпромиссной жизненной правде, ни на йоту не утаивающей всей драматичности испытаний, выпавших на долю советского народа на фронте и в тылу, и, в частности, в глухих северных деревнях, — тайна эмоционального воздействия романов Ф. Абрамова на читателей.

По складу своего таланта Ф. Абрамов — бытописатель, он щедр на чисто бытовые детали и подробности, ибо знает, любит и умеет воспроизвести воочию весь красочный быт северной русской деревни. Под пером писателя-реалиста бытовые краски архангельской деревни военных лет сильнее, чем любые публицистические отступления, передают всю меру человеческих страданий и людского героизма тех трагических лет.